Contemptus sui ad contemptum Dei
Поскольку в записи отметилось несколько человек, начинаю выкладывать новый роман. Начну с пролога. Прошу всех отметившихся эмоционально поддерживать мое новое начинание.
Я давно не писал, но интеллектуальный снобизм, как и предполагалось, стал зашкаливать - и мне это нравится. Собственно, пролог не дает представление о сюжете романа, но дух, атмосферу и стиль, пожалуй, задает.
Действие происходит в моем собственном мрачном и религиозном фентезийном сеттинге. Параллельно с главами я буду знакомить читателя с миром посредством статей из глоссария. Как пойдет, в общем-то.
За сим приступаю.
читать дальшеПролог. Иди и смотри.
«В грязи – ногами, головой – во мгле…
Смятенный разум не зажжет мечта,
Недужной плоти тлен не одолеть.
О, человек! Терниста и крута
Твоя стезя на горестной земле
И твердь пуста…».
«Katarriptotheon», герметический трактат, ок. XIII в.
«Историю пишут дураки».
Херодес Герострем, оракул, XXI в.
MMMXXV (3025) Эона Смешения.
«Город Шем, три тысячи двадцать пятый год Ковенанта…»
Перо Валентина Сакласа зависло над пергаментом. Жирная капля чернил угрожающе свесилась с кончика.
Валентин шумно потянул носом, аккуратно вытер перо о край глиняной чернильницы. Потом отложил его в сторону, поправил фитиль тусклого светильника, обдававшего стол теплым светом. Нашарил рядом с чернильницей нож. Решительно вычистив то, что только что написал, он снова взялся за инструмент.
«Город Шем, девятый год правления короля - иерофанта Инсаниэля, Нимбрельштадт».
Аданот. Этот город уже тридцать лет называется Аданот, а он все еще пишет в своих заметках старое «Нимбрельштадт». Валентин досадливо и нетерпеливо дернул плечом и продолжил писать. Рука его слегка тряслась.
«…итак, внимательный читатель, после событий, мною выше описанных, ты убедился, что человеческий род выше эльфийского и что Господь, будь Он благословен, благоволит ему во всяком начинании его, и во всяком праведном слове его против врага и супостата. Однако согрешения и скверны наши преисполнили чашу гнева Его, и шуйца его над нами, и десница его, чтобы сокрушать неверующих в Его благость.
Итак, тридцать лет назад, в две тысячи девятьсот девяносто пятом году Ковенанта, король эльфийского народа Ланиэль штурмом взял великий город славного царства людского, коим же правил…»
Валентин задумался. За упоминание имени ныне покойного последнего правителя Нимбрельштадта грозила смертная казнь, а сколько еще имен было запрещено к упоминанию архонтами эльфийских городов-государств? Если после окончания работы он намеревается зарыть свою тетрадь в саду, то можно писать все, что угодно. А если…
За хлипкой дверью его землянки послышался приглушенный стук копыт. Эльфы патрулировали окрестности.
«…за три года эльфийский народ расселился по всей территории людского царства, коим правил... Через десять лет стены Нимбрельтандта были оплетены деревьями, а Древо Жизни пронзило его каменную сердцевину и накрыло тенью поля на милю вокруг. Тех, кто пытался оказывать сопротивление, уничтожали, тех, кто смирился – депортировали в древние леса, дальше вглубь материка. Мой родной город Шем, в котором я, скромный слуга Господа, да будет Он благословен, родился, живу и буду жить до скончания моих лет, если на то будет Его воля, был сожжен – к счастью, из-за дождя лишь наполовину. Они говорили, что камень и дерево не могут жить рядом, как не могут жить рядом гном и эльф, и жгли все. Они говорили, что пепел – хорошее удобрение для их лесов.
В огне погибли мои мать и сестра. Отец…».
Валентин на мгновение замер, словно прислушиваясь к биению своего сердца. Да, за те двадцать лет, что прошли с тех пор, его горечь не ослабла. К счастью, он был глуп. Это приглушало боль.
«…отец был распят у базара».
Историку казалось, что плавно перебегавшая по пергаменту чернильная линия царапает ему руку.
Валентин понял вдруг, что он талантлив. Эта неожиданно пришедшая ему в голову мысль была так свежа и так его поразила, что он почувствовал себя почти счастливым. Да, решил он, я талантлив! Насколько проще мне будет писать!
Валентин сидел над пергаментом до поздней ночи, азартно размахивая ногами под столом, грызя кончик пера и облизывая почерневшие губы. История взаимоотношений человеческой расы с эльфами была описана им до тонкостей и сдобрена изрядной порцией самоумаления и требований дать ему другое перо, ибо перо его вяло и мертво.
- История – это я, - просипел Валентин, поднимаясь с табурета и с хрустом выпрямляя затекшую спину.
Хриплые крики и ржание коней за дверью стали громче. Приятный и легкий на ощупь эльфийский язык уже не в первый раз показался Валентину скользким и отталкивающим: злость, которую эльфы даже не пытались скрывать, словно скользила вдоль слов и, не удержавшись в их ажурном изяществе, срывалась и летела в людей, как стрела из лука.
В бездарную голову историка вдруг пришла еще одна мысль, потрясшая его до глубины души. История – это ненависть, решил он. История – это войны. История – это когда десятки ненавидят тысячи, а тыcячи ненавидят их в ответ, когда все ненавидят Того, кто смеется над всеми, как малолетний кретин, свесившись откуда-то с театральных балконов, когда вдоль дорог возвышаются кресты с высохшими на солнце трупами. Когда запах пищи на городском базаре заглушается запахом горелой плоти тех, кто выступил против тирании эльфов, когда тот, кто покупает, может оказаться на соседнем столбе с тем, кто продает…
«…когда дети играют в тени от колес, на которых в неестественных позах растянуты смертники, когда отец дает сыну змею вместо рыбы и камень вместо хлеба. Когда Бог забывает, а тот, кто пытался некогда Ему напомнить, уходит в пустыню и умерщвляет плоть, осознав, что следует идти самому, не дожидаясь, пока придут к тебе. Когда говорят, что мораль лжива и что, не попробовав в этой жизни всего, не перейдешь в другую и лучшую. Когда говорят – бери от жизни все….».
В наше время многие не видят, но созерцают, с удовольствием думал Саклас, присев на краешек табурета и мечтательно глядя в потолок землянки. Ибо то, что видит глаз, им неприятно. В вышних сферах найдут они прохладу и успокоение, ибо там – лишь свет, а здесь – лишь тьма. Там – царство нерожденного духа, здесь – плоть и пустая материя. Там – космический порядок планет и благая иерархия. Здесь - лишь рабство.
Но тот, кто думал, что созерцает, лишь видел.
Валентин ласково подул на лист пергамента, закрыл тетрадь, и, грохоча ревматизмами, полез с ней под стол. Там он снял с тайника прикрывавшую его дощечку, и, положив внутрь свое сокровище, немного позвенел горстью потемневших монет времен предыдущего правления. На монетах был изображен глаз в треугольнике.
***
«Приди, взгляни: он слеп, как все мы слепы по сравнению с теми, кто видит свет».
Иеронимус Каброзен смотрел на изящные буквы трактата и чувствовал, что тот улыбается ему, кокетливо выглядывая из-за строк. Иеронимус дунул на чародейный огонек, зависший над рукописью, бережно скрутил свиток, перетянул его тонкой бечевкой и положил в кожаную сумку – единственное, что он брал с собой на вечерние моления. Тексты в сумке игриво шуршали и хихикали, общаясь между собой. В переплетении их голосов Каброзен слышал грубоватый бас налоговых деклараций, бессмысленное, торопливое лопотание бухгалтерских книг, тихий холодный шепот герметических текстов эльфов и наполненную патетической ненавистью декламацию антиэльфийских памфлетов.
Солнце расплавилось в узкой полоске горизонта, который щетинился далеким лесом и где-то на западе выпирал Древом Жизни, выращенным в центре Нимбрельштадта. На небе показались первые звезды. Особенно много их было над головой, чуть слева – там светлые точки, будто согнанные сюда из окрестных созвездий, образовывали плотный диск, вокруг которого водили хоровод звезды поменьше. Каброзен давно привык к этому странному зрелищу – с наступлением темноты звезды разлетались из этого диска, будто бабочки из банки, а на рассвете, толкаясь и беззлобно переругиваясь, сбегались обратно.
В центре диска чернела Бездна, Омфалос.
Воображаемая перпендикулярная линия, проведенная из Бездны в горизонт, рассекала два созвездия. Удивительно, бесстрастно подумал Каброзен, обычно – всего одно. В одном случае – три. Но два? Крайне редко.
Первое созвездие – беспорядочный массив огоньков, столпившихся вокруг двух эллиптических галактик. Сердце.
Второй – извивающаяся линия, терявшая начало и конец и постоянно догонявшая сама себя. Змей.
Перед внутренним взором человека одна за другой проступали буквы текста «Lux Stellae Shaarimrath». Вещь, в общем-то, синкретичная: людская вера, народная демонология, эльфийская астрология, популярные тезисы детерминистов о первоогне и предопределении. Ничего интересного, но это сочетание он видел только там, в сочетаниях старших рун и человеческого алфавита.
Сердце, обвитое змеем?
«Вовеки быть в мире разделению, ибо цветов много, но свет – один».
Что бы это ни значило.
Иеронимус скинул с плеча сумку, встал на колени и упал лицом в мягкий песок.
Мысли вращались в его голове, слипаясь в некое подобие шара. Словно пульсар, шар разворачивался в сознании Иеронимуса, задевая его границы своими шершавыми краями – торчавшими во все стороны, бесформенными и безобразными, как то нечто, что змеилось в начале всего. Громкие голоса книг отвлекали его, и когда он приказал им замолчать, они нехотя повиновались.
Изо рта Каброзена стремительно вылетела змейка черного масла. Шар был прилеплен к ее хвосту.
Иеронимус опустел. Он видел перед собой зеркало, и видел себя, будучи зеркалом. Он взглянул вверх и услышал, как заскрипел ржавый механизм где-то внизу, там, где раньше были его ноги. В него хлынул огонь.
Что-то не так. Где тот покой, что ждет визионера в видениях? Где свет из иных миров? Где те, кто готовы встретить его у врат? Где…
Великий дымный шар, в коем горят тела. Вокруг – зеркала. Сияние выхватывает из непроницаемого мрака одно зеркало за другим – и все кривые. И вот, зеркала извергают из себя темные воды, и тонет шар.
Сияет свет – столь яркий, что и не распознать в нем свет. Престол, стоящий на четырех как бы животных с шестью крылами, утвержденными на великом камне. И первое – змей, и второе – лев, и третье – орел, и четвертое – человек. И на престоле – некто огромный, без определенных очертаний. И вот, на престоле - Молчащий в образе старца, и повязка на глазах его. И десница его поднята как бы в жесте, и обрубок шуйцы его на коленях его. И из подножья трона его вниз растет сухое мертвое древо.
Кровь на устах его, и брешь во чреве его, и в ней весь космос.
Столп, огнем объятый, и огонь в столпе.
Крест, круглый и квадратный мир – наизнанку. И великий Предел – Крест – Бездна между всем и Молчащим, тьма влажной природы, изрыгающая дым. Нечленораздельный крик.
Смех.
И настало безмолвие.
Каброзен закричал и упал. Он падал целую вечность. В ушах у него бился идиотский, глумливый, безумный хохот, но кто смеялся, он так и не понял – то ли видение, то ли он сам, то ли содержимое кожаной сумки.
Его бред рассек плеск песчаных волн, по которым быстро шлепали сандалии его ученика.
- Учитель! Учитель, как вы?
Каброзен ощутил, как на лоб ему легла холодная и влажная материя. Струйка воды стекла по его небритой щеке. От рук ученика пахло горьким миндалем и серой.
- Я в порядке, - с трудом он поднялся и встал на ноги. В голове гулко гоготала пустота. На губах остался странный вкус – терпкий и неприятный.
Каброзен вытер рот тыльной стороной ладони. Смола?
- Учитель, что вы видели?
- Огонь. Престол. Его.
- Бог? Вы видели Бога? – в голосе ученика прорезалась болезненная надежда.
Каброзен вздрогнул.
- Нет. Боюсь, что нет.
***
- Боюсь, что Господь, будь Он благословен, забыл нас за прегрешения наши и блудодеяния наши пред Ним. О, народ грешный, народ, обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибели! Вот, Господь разоблачил нас донага и взыскал с нас за блуд наш, за то, что обратились мы к иным учениям и иным богам! От подошвы ноги до темени головы нет у нас здорового места: язвы, пятна, гноящиеся раны, неочищенные и необвязанные и не смягченные елеем! Земля наша опустошена; города наши сожжены огнем; поля наши в наших глазах съедают чужие; все опустело после разорения чужаками. Посему внемлем Сигору, ангелу Господню, говорящему через меня!
Териэль, капитан эльфийской стражи, спрыгнул с коня, отдал поводья слуге и мрачно взглянул на людей, столпившихся вокруг деревянного возвышения, на котором стоял размахивавший руками проповедник в мышиной рясе.
Лицо Териэля представляло собой странное зрелище: после недавнего ранения оно наполовину заросло гибкой молодой корой, а маленькая зеленая веточка, росшая из виска, убегала за голову и была вплетена в хвост из густых светлых волос. Поврежденный глаз эльфа был ярко-изумрудного цвета и пока что не видел.
Грань между кожей и корой нестерпимо зудела. Не к добру.
- Покажи еще раз, - хмуро бросил он себе за спину, протягивая руку в сторону. Разрешение на собрание появилось немедленно. Териэль быстро пробежал единственным глазом по знакомым строкам.
Все правильно. Подпись архонта. Почему тогда ему так неспокойно?
- Я вовсе бы не дал собраться сей грязи, остаться бы ей на сапогах, - проскрипел капитан себе под нос на старшем эльфийском. – Вот низшая раса сбивается в стадо, хотя и не может понять, что ей надо.
- Она понимают, - спокойно сказал вставший рядом с ним друид в черной робе, - хотя и не знает. Пускай их кричат, словно ржавые трубы – когда-нибудь сами они позабудут, зачем начинали.
- Что сегодня? – Териэль перешел на младший диалект.
- Оракул. Сигорит. Прибыл с севера – говорят, там архонты не имеют ничего против народной эсхатологии. Не так давно я был в Сигистре, - если вы забудете слово «провинция», можете припомнить это название, - и там видел выступление поклонников Уриала. Если что, этот культ собрал еще больше доморощенных хилиастов, чем культ Сигора.
- И как?
Друид пожал плечами.
- Лучше не бывает. Мало того, что мы загоняем религиозность людей в тиски запретов и разрешений, так еще и потворствуем распространению детерминистских учений. Например, сигоритов. Они учат о том, что выбора нет, что все предопределено. Звезды диктуют тебе судьбу, и все, что ты можешь делать – это записывать за ними. Смерть – это освобождение. Конечно, на небе тебя встретит ангел суда Сигор и испытает твою покорность первоогню и его Воле, но для нас эта информация неверифицируема. А вот то, что сигориты являются гораздо более лояльными гражданами королевства, чем слуги Старого Бога – это факт.
- Таланоса? - Териэль зло сплюнул древесным соком. – Эти сектанты из лагеря возле Мертвого Озера доставляют все больше неприятностей. Их учитель – некий Иеронимус, - призывает людей бежать из городов и вступать в ряды Сопротивления.
- Капитан, - друид укоризненно улыбнулся. – Надеюсь, когда вы ужинаете, вы знаете, что это не так? Мои серьги имеют более ярко выраженную политическую позицию, чем Каброзен. Люди бегут к нему только потому, что устали. Принимает он всех, но позволяет остаться, пожалуй, лишь единицам.
- Все равно скоро я добьюсь санкции на штурм.
- Отнимаете у народа опиум?
- Если бы отнимал, этот пустослов давно висел бы на кресте, - капитан указал на распростертое на земле орудие казни, терпеливо ожидавшее своего клиента.
- Интересно, - кажется, разговор с капитаном начинал вызывать у друида раздражение. – Давайте просто послушаем, прошу вас.
Териэль почувствовал какое-то гадливое удовольствие.
- Вот, по грехам нашим, Господь, будь Он благословен, отторг от нас землю нашу, и стали мы скитальцами между народами. Пришли дни посещения, пришли дни воздаяния, дабы взыскать в одиннадцатом часу с Его народа! И когда мы простираем руки наши, Он закрывает от нас очи Его; и когда мы умножаем моления наши, Он не слышит: наши руки полны крови. Омоемся же, очистимся; удалим злые деяния наши от очей Его; перестанем делать зло! Вот, истинно говорю вам: грядет тысячелетнее царство Его, и Слово его к нам! Войдет в воды озера дева, и зачнет от семени, что в нем, и родит, не родив, того, кто спасет нас, освободит от уз…
- Про деву что-то новенькое, - пробурчал капитан, осклабившись.
- От уз ваших тел! – ровную проповедь сигоритского оракула вдруг вспорол пронзительный вопль из толпы. Териэль мгновенно напрягся, как сжатая пружина.
В этот день у городского базара собралось около двухсот людей – неудивительно, что в них мог затесаться провокатор. Провокатором оказался тощий тип в грязно-серой мантии и надвинутом капюшоне. Глаза его горели чем-то больным, цвет кожи был нездоровым. Волосы отсутствовали. Толпа мгновенно забыла про сигорита и повернулась к нему – впрочем, соблюдая дистанцию: незнакомец внушал ей подсознательный страх.
- Я буду говорить вам о новом Эоне! – визжал безумный проповедник. – Я принес вам Благую Весть того, кто творит его уже сейчас, в землях за Великим Хребтом, что отделяет наш мир от мира, в котором правит он! Он! Архитектор! Художник! Зодчий новой плоти! Он сдерет с вас кожу, и вы будете счастливы! Он сдерет с вас жизнь и сделает вам новую! Для вас не будет смерти, будет лишь гора жира, мышц, перемолотых костей – и это жизнь! И вы будете частью этого!
- Этого в программе не было, - Териэль подал знак своим подчиненным.
- Расступись! – эльфийские стражи начали пробиваться сквозь толпу, расшвыривая людей кулаками и щитами. Люди вели себя на удивление аморфно, как будто завороженные речью провокатора. Под давлением стражи толпа отхлынула от проповедника, образовав свободное пространство.
- Узрите конец вашей плоти! – дразняще хрипло крикнул тот, отступая. По его подбородку изо рта и носа стекала голубоватая слизь. – Вот, я вижу, что плоть станет хлебом, а кровь станет вином новой плоти, и не будет суда, и не будет судьи! Я видел падение ангелов и распятие Старого Бога! Зодчий – тот, кто жизнь уничтожает и творит!
- Стоять. Будет хуже, - строго и спокойно сказал стражник в бронзовой кольчуге, вытягивая из ножен короткий меч. – Остановись.
- Он тот, кто видит ложь скорлуп!
Из рукава безумца стремительно вылетело нечто, напоминавшее недоразвитое розовое крыло – твердое, как кость, острое и зазубренное. Нечто пробило навылет кольчугу стражника, вспороло ему живот и вылетело обратно. Отшвырнув тело в толпу сильным ударом ноги, проповедник замахнулся снова.
В грудь ему вонзилась стрела, пущенная почти в упор. Еще одна.
Безумец дернулся. Остановился. И, запрокинув голову, засмеялся.
Налетев на проповедника, эльфы схватили его за руки и, оттащив в сторону, швырнули на крест. С готовностью подбежав к орудию, слуги быстро заработали молотками.
Тварь смеялась.
Когда крест подняли, один из стражников подошел к жертве, рассек на ней одежду ножом и резким движением сорвал окровавленный грязный балахон.
Взгляду толпы открылось бледная плоть, изрытая язвами и омерзительными струпьями. На месте живота зиял багровый провал. Внутренности отсутствовали, так что в чудовищной дыре были видны ребра и облепленный мясом позвоночник. Гениталии, по-видимому, были удалены недавно и срезы еще сочились алой пузырящейся жижей и белесой пеной.
Как он…оно еще может существовать, подумал Териэль.
- Я жив, ибо я – тварь нового Эона! Судного дня не будет! Я – преобразившийся и образ Творца стяжавший, говорю вам это!
Друид в черной робе махнул рукой, и тело на кресте загорелось сыпучим колдовским огнем, который не жег, а плавил. Тело захлебнулось диким воем.
- Блажен Он, кто новый творит Эон! Он - Архитектор новой плоти!
Вместе с душераздирающим хохотом из разорванного рта твари вылетел сноп пламени. С лысой головы чудовища поплыла плавящаяся кожа, мерзостными горящими плевками летевшая вниз вперемешку с дымящейся кровью.
Через мгновение шея твари неестественно прогнулась, и череп с остатками мяса упал вниз, к подножью креста. Кости твари провисли так, как будто были мягкими и полыми внутри.
Труп рухнул на землю. Только догоравшие кисти остались прибитыми к кресту.
Териэль подошел ближе. Его трясло. Он не мог отвести взгляда от головы жуткого создания – кровавого месива, остывавшего на сплюснутом от падения эластичном черепе.
- …Зодчий, - прошамкала голова,
Териэль исступленно топтал эту мерзость, пока она не превратилась в багровую лужу. Придя в себя, огляделся. Большинство людей в ужасе разбежалось, осталось лишь несколько самых любопытных – но и те дрожали от страха. Чуть поодаль стоял друид.
- Разойтись! – заорал капитан. Люди исчезали, как испуганные голуби.
Остался только один – высокий молодой мужчина, одетый в простой белый балахон, какой носят простолюдины, с длинными русыми волосами и небольшой бородой. В его голубых глазах читалось непонимание. Капитан положил ладонь на рукоять меча и сделал тяжелый шаг в сторону незнакомца.
- Я сказал, разойтись, - его голос звенел плохо сдерживаемой злостью. Паскудная улыбка рассекла кору на его лице до самого уха. – Ты не слышал?
Тот лишь молча смотрел на капитана.
- Как зовут?
- Иишабель, сын Закарии, господин
- Фамилия?
- Я не высокородный, господин. У меня нет фамилии.
- Иди домой, - Териэль убрал руку с оружия.
Иишабель посмотрел себе под ноги и задумчиво кивнул. Потом с робкой улыбкой поклонился капитану и удалился, затерявшись в переплетении узких улиц.
***
« Паки и паки глаголю вам: оставьте отцов ваших хоронить могилы их душ, и матерей ваших порождать неблагое, но прилепитесь к истине, не лжи, но истине правдивейшей. Взойдите к единому, сухому, пламенному, в ком же нет множественного, влажного и темного; ибо что есть наверху, того внизу нет, и что есть внизу, того нет наверху.
Вот, Эон Смешения, но были иные и будет иной. Но не говорите: вот, Эон здесь или Эон там, но Эон в вас, в вас вечность, космос в вас. Когда падет это царство, и падет следующее, то истинно глаголю вам: будет иное. В вас».
Горящие глаза Иишабеля были устремлены в пустоту. Старый Закария ударом зубила стесал с глыбы известняка несколько мелких кусков, вытер со лба пот и добродушно усмехнулся.
- Кто это? – спросил он.
Иишабель провел пальцами по мягкой коже свежей копии «Liber Sinestra Prima», трактата из корпуса «Книги Пророков Сигора».
- Херодес Герострем – тихо ответил он.
- Твой любимый.
- Да.
Иишабель потупил глаза. Решительно сложил свиток в холщовую сумку, лежавшую у его ног. Вслед за ней он бросил еще несколько свитков и флягу с водой.
- Уходишь. К Мертвому Озеру?
- Да, отец.
Закария положил зубило на стол и посерьезнел. Его смеющиеся глаза как будто затянуло непроницаемой белесой пленкой.
- Мать и братья считают, что ты…
- Я знаю.
- Сошел с ума, да. И что?
- Прости, отец. Господь влечет меня. Он приведет меня в пустыню и будет говорить к сердцу моему. Так написано.
Закария грустно кивнул.
- Не попрощаешься с матерью?
- Нет.
- Береги себя.
Иишабель взял железный посох вышел на улицу. Маленькие бежевые дома облепляли его, как будто не давая вдохнуть, душили, вытягивали из него весь воздух, всасывая его в себя. Они как будто говорили – смотри, сколько в нас людей, и всем нужно дышать, отдай, отдай, отдай…
Где-то неподалеку лениво блеяли овцы.
Медленно, осторожно в свои права входил вечер, в окнах загорались тусклые светильники. Над головой разверзалась Бездна, а Змей любовно обвивал Сердце.
Я давно не писал, но интеллектуальный снобизм, как и предполагалось, стал зашкаливать - и мне это нравится. Собственно, пролог не дает представление о сюжете романа, но дух, атмосферу и стиль, пожалуй, задает.
Действие происходит в моем собственном мрачном и религиозном фентезийном сеттинге. Параллельно с главами я буду знакомить читателя с миром посредством статей из глоссария. Как пойдет, в общем-то.
За сим приступаю.
читать дальшеПролог. Иди и смотри.
«В грязи – ногами, головой – во мгле…
Смятенный разум не зажжет мечта,
Недужной плоти тлен не одолеть.
О, человек! Терниста и крута
Твоя стезя на горестной земле
И твердь пуста…».
«Katarriptotheon», герметический трактат, ок. XIII в.
«Историю пишут дураки».
Херодес Герострем, оракул, XXI в.
MMMXXV (3025) Эона Смешения.
«Город Шем, три тысячи двадцать пятый год Ковенанта…»
Перо Валентина Сакласа зависло над пергаментом. Жирная капля чернил угрожающе свесилась с кончика.
Валентин шумно потянул носом, аккуратно вытер перо о край глиняной чернильницы. Потом отложил его в сторону, поправил фитиль тусклого светильника, обдававшего стол теплым светом. Нашарил рядом с чернильницей нож. Решительно вычистив то, что только что написал, он снова взялся за инструмент.
«Город Шем, девятый год правления короля - иерофанта Инсаниэля, Нимбрельштадт».
Аданот. Этот город уже тридцать лет называется Аданот, а он все еще пишет в своих заметках старое «Нимбрельштадт». Валентин досадливо и нетерпеливо дернул плечом и продолжил писать. Рука его слегка тряслась.
«…итак, внимательный читатель, после событий, мною выше описанных, ты убедился, что человеческий род выше эльфийского и что Господь, будь Он благословен, благоволит ему во всяком начинании его, и во всяком праведном слове его против врага и супостата. Однако согрешения и скверны наши преисполнили чашу гнева Его, и шуйца его над нами, и десница его, чтобы сокрушать неверующих в Его благость.
Итак, тридцать лет назад, в две тысячи девятьсот девяносто пятом году Ковенанта, король эльфийского народа Ланиэль штурмом взял великий город славного царства людского, коим же правил…»
Валентин задумался. За упоминание имени ныне покойного последнего правителя Нимбрельштадта грозила смертная казнь, а сколько еще имен было запрещено к упоминанию архонтами эльфийских городов-государств? Если после окончания работы он намеревается зарыть свою тетрадь в саду, то можно писать все, что угодно. А если…
За хлипкой дверью его землянки послышался приглушенный стук копыт. Эльфы патрулировали окрестности.
«…за три года эльфийский народ расселился по всей территории людского царства, коим правил... Через десять лет стены Нимбрельтандта были оплетены деревьями, а Древо Жизни пронзило его каменную сердцевину и накрыло тенью поля на милю вокруг. Тех, кто пытался оказывать сопротивление, уничтожали, тех, кто смирился – депортировали в древние леса, дальше вглубь материка. Мой родной город Шем, в котором я, скромный слуга Господа, да будет Он благословен, родился, живу и буду жить до скончания моих лет, если на то будет Его воля, был сожжен – к счастью, из-за дождя лишь наполовину. Они говорили, что камень и дерево не могут жить рядом, как не могут жить рядом гном и эльф, и жгли все. Они говорили, что пепел – хорошее удобрение для их лесов.
В огне погибли мои мать и сестра. Отец…».
Валентин на мгновение замер, словно прислушиваясь к биению своего сердца. Да, за те двадцать лет, что прошли с тех пор, его горечь не ослабла. К счастью, он был глуп. Это приглушало боль.
«…отец был распят у базара».
Историку казалось, что плавно перебегавшая по пергаменту чернильная линия царапает ему руку.
Валентин понял вдруг, что он талантлив. Эта неожиданно пришедшая ему в голову мысль была так свежа и так его поразила, что он почувствовал себя почти счастливым. Да, решил он, я талантлив! Насколько проще мне будет писать!
Валентин сидел над пергаментом до поздней ночи, азартно размахивая ногами под столом, грызя кончик пера и облизывая почерневшие губы. История взаимоотношений человеческой расы с эльфами была описана им до тонкостей и сдобрена изрядной порцией самоумаления и требований дать ему другое перо, ибо перо его вяло и мертво.
- История – это я, - просипел Валентин, поднимаясь с табурета и с хрустом выпрямляя затекшую спину.
Хриплые крики и ржание коней за дверью стали громче. Приятный и легкий на ощупь эльфийский язык уже не в первый раз показался Валентину скользким и отталкивающим: злость, которую эльфы даже не пытались скрывать, словно скользила вдоль слов и, не удержавшись в их ажурном изяществе, срывалась и летела в людей, как стрела из лука.
В бездарную голову историка вдруг пришла еще одна мысль, потрясшая его до глубины души. История – это ненависть, решил он. История – это войны. История – это когда десятки ненавидят тысячи, а тыcячи ненавидят их в ответ, когда все ненавидят Того, кто смеется над всеми, как малолетний кретин, свесившись откуда-то с театральных балконов, когда вдоль дорог возвышаются кресты с высохшими на солнце трупами. Когда запах пищи на городском базаре заглушается запахом горелой плоти тех, кто выступил против тирании эльфов, когда тот, кто покупает, может оказаться на соседнем столбе с тем, кто продает…
«…когда дети играют в тени от колес, на которых в неестественных позах растянуты смертники, когда отец дает сыну змею вместо рыбы и камень вместо хлеба. Когда Бог забывает, а тот, кто пытался некогда Ему напомнить, уходит в пустыню и умерщвляет плоть, осознав, что следует идти самому, не дожидаясь, пока придут к тебе. Когда говорят, что мораль лжива и что, не попробовав в этой жизни всего, не перейдешь в другую и лучшую. Когда говорят – бери от жизни все….».
В наше время многие не видят, но созерцают, с удовольствием думал Саклас, присев на краешек табурета и мечтательно глядя в потолок землянки. Ибо то, что видит глаз, им неприятно. В вышних сферах найдут они прохладу и успокоение, ибо там – лишь свет, а здесь – лишь тьма. Там – царство нерожденного духа, здесь – плоть и пустая материя. Там – космический порядок планет и благая иерархия. Здесь - лишь рабство.
Но тот, кто думал, что созерцает, лишь видел.
Валентин ласково подул на лист пергамента, закрыл тетрадь, и, грохоча ревматизмами, полез с ней под стол. Там он снял с тайника прикрывавшую его дощечку, и, положив внутрь свое сокровище, немного позвенел горстью потемневших монет времен предыдущего правления. На монетах был изображен глаз в треугольнике.
***
«Приди, взгляни: он слеп, как все мы слепы по сравнению с теми, кто видит свет».
Иеронимус Каброзен смотрел на изящные буквы трактата и чувствовал, что тот улыбается ему, кокетливо выглядывая из-за строк. Иеронимус дунул на чародейный огонек, зависший над рукописью, бережно скрутил свиток, перетянул его тонкой бечевкой и положил в кожаную сумку – единственное, что он брал с собой на вечерние моления. Тексты в сумке игриво шуршали и хихикали, общаясь между собой. В переплетении их голосов Каброзен слышал грубоватый бас налоговых деклараций, бессмысленное, торопливое лопотание бухгалтерских книг, тихий холодный шепот герметических текстов эльфов и наполненную патетической ненавистью декламацию антиэльфийских памфлетов.
Солнце расплавилось в узкой полоске горизонта, который щетинился далеким лесом и где-то на западе выпирал Древом Жизни, выращенным в центре Нимбрельштадта. На небе показались первые звезды. Особенно много их было над головой, чуть слева – там светлые точки, будто согнанные сюда из окрестных созвездий, образовывали плотный диск, вокруг которого водили хоровод звезды поменьше. Каброзен давно привык к этому странному зрелищу – с наступлением темноты звезды разлетались из этого диска, будто бабочки из банки, а на рассвете, толкаясь и беззлобно переругиваясь, сбегались обратно.
В центре диска чернела Бездна, Омфалос.
Воображаемая перпендикулярная линия, проведенная из Бездны в горизонт, рассекала два созвездия. Удивительно, бесстрастно подумал Каброзен, обычно – всего одно. В одном случае – три. Но два? Крайне редко.
Первое созвездие – беспорядочный массив огоньков, столпившихся вокруг двух эллиптических галактик. Сердце.
Второй – извивающаяся линия, терявшая начало и конец и постоянно догонявшая сама себя. Змей.
Перед внутренним взором человека одна за другой проступали буквы текста «Lux Stellae Shaarimrath». Вещь, в общем-то, синкретичная: людская вера, народная демонология, эльфийская астрология, популярные тезисы детерминистов о первоогне и предопределении. Ничего интересного, но это сочетание он видел только там, в сочетаниях старших рун и человеческого алфавита.
Сердце, обвитое змеем?
«Вовеки быть в мире разделению, ибо цветов много, но свет – один».
Что бы это ни значило.
Иеронимус скинул с плеча сумку, встал на колени и упал лицом в мягкий песок.
Мысли вращались в его голове, слипаясь в некое подобие шара. Словно пульсар, шар разворачивался в сознании Иеронимуса, задевая его границы своими шершавыми краями – торчавшими во все стороны, бесформенными и безобразными, как то нечто, что змеилось в начале всего. Громкие голоса книг отвлекали его, и когда он приказал им замолчать, они нехотя повиновались.
Изо рта Каброзена стремительно вылетела змейка черного масла. Шар был прилеплен к ее хвосту.
Иеронимус опустел. Он видел перед собой зеркало, и видел себя, будучи зеркалом. Он взглянул вверх и услышал, как заскрипел ржавый механизм где-то внизу, там, где раньше были его ноги. В него хлынул огонь.
Что-то не так. Где тот покой, что ждет визионера в видениях? Где свет из иных миров? Где те, кто готовы встретить его у врат? Где…
Великий дымный шар, в коем горят тела. Вокруг – зеркала. Сияние выхватывает из непроницаемого мрака одно зеркало за другим – и все кривые. И вот, зеркала извергают из себя темные воды, и тонет шар.
Сияет свет – столь яркий, что и не распознать в нем свет. Престол, стоящий на четырех как бы животных с шестью крылами, утвержденными на великом камне. И первое – змей, и второе – лев, и третье – орел, и четвертое – человек. И на престоле – некто огромный, без определенных очертаний. И вот, на престоле - Молчащий в образе старца, и повязка на глазах его. И десница его поднята как бы в жесте, и обрубок шуйцы его на коленях его. И из подножья трона его вниз растет сухое мертвое древо.
Кровь на устах его, и брешь во чреве его, и в ней весь космос.
Столп, огнем объятый, и огонь в столпе.
Крест, круглый и квадратный мир – наизнанку. И великий Предел – Крест – Бездна между всем и Молчащим, тьма влажной природы, изрыгающая дым. Нечленораздельный крик.
Смех.
И настало безмолвие.
Каброзен закричал и упал. Он падал целую вечность. В ушах у него бился идиотский, глумливый, безумный хохот, но кто смеялся, он так и не понял – то ли видение, то ли он сам, то ли содержимое кожаной сумки.
Его бред рассек плеск песчаных волн, по которым быстро шлепали сандалии его ученика.
- Учитель! Учитель, как вы?
Каброзен ощутил, как на лоб ему легла холодная и влажная материя. Струйка воды стекла по его небритой щеке. От рук ученика пахло горьким миндалем и серой.
- Я в порядке, - с трудом он поднялся и встал на ноги. В голове гулко гоготала пустота. На губах остался странный вкус – терпкий и неприятный.
Каброзен вытер рот тыльной стороной ладони. Смола?
- Учитель, что вы видели?
- Огонь. Престол. Его.
- Бог? Вы видели Бога? – в голосе ученика прорезалась болезненная надежда.
Каброзен вздрогнул.
- Нет. Боюсь, что нет.
***
- Боюсь, что Господь, будь Он благословен, забыл нас за прегрешения наши и блудодеяния наши пред Ним. О, народ грешный, народ, обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибели! Вот, Господь разоблачил нас донага и взыскал с нас за блуд наш, за то, что обратились мы к иным учениям и иным богам! От подошвы ноги до темени головы нет у нас здорового места: язвы, пятна, гноящиеся раны, неочищенные и необвязанные и не смягченные елеем! Земля наша опустошена; города наши сожжены огнем; поля наши в наших глазах съедают чужие; все опустело после разорения чужаками. Посему внемлем Сигору, ангелу Господню, говорящему через меня!
Териэль, капитан эльфийской стражи, спрыгнул с коня, отдал поводья слуге и мрачно взглянул на людей, столпившихся вокруг деревянного возвышения, на котором стоял размахивавший руками проповедник в мышиной рясе.
Лицо Териэля представляло собой странное зрелище: после недавнего ранения оно наполовину заросло гибкой молодой корой, а маленькая зеленая веточка, росшая из виска, убегала за голову и была вплетена в хвост из густых светлых волос. Поврежденный глаз эльфа был ярко-изумрудного цвета и пока что не видел.
Грань между кожей и корой нестерпимо зудела. Не к добру.
- Покажи еще раз, - хмуро бросил он себе за спину, протягивая руку в сторону. Разрешение на собрание появилось немедленно. Териэль быстро пробежал единственным глазом по знакомым строкам.
Все правильно. Подпись архонта. Почему тогда ему так неспокойно?
- Я вовсе бы не дал собраться сей грязи, остаться бы ей на сапогах, - проскрипел капитан себе под нос на старшем эльфийском. – Вот низшая раса сбивается в стадо, хотя и не может понять, что ей надо.
- Она понимают, - спокойно сказал вставший рядом с ним друид в черной робе, - хотя и не знает. Пускай их кричат, словно ржавые трубы – когда-нибудь сами они позабудут, зачем начинали.
- Что сегодня? – Териэль перешел на младший диалект.
- Оракул. Сигорит. Прибыл с севера – говорят, там архонты не имеют ничего против народной эсхатологии. Не так давно я был в Сигистре, - если вы забудете слово «провинция», можете припомнить это название, - и там видел выступление поклонников Уриала. Если что, этот культ собрал еще больше доморощенных хилиастов, чем культ Сигора.
- И как?
Друид пожал плечами.
- Лучше не бывает. Мало того, что мы загоняем религиозность людей в тиски запретов и разрешений, так еще и потворствуем распространению детерминистских учений. Например, сигоритов. Они учат о том, что выбора нет, что все предопределено. Звезды диктуют тебе судьбу, и все, что ты можешь делать – это записывать за ними. Смерть – это освобождение. Конечно, на небе тебя встретит ангел суда Сигор и испытает твою покорность первоогню и его Воле, но для нас эта информация неверифицируема. А вот то, что сигориты являются гораздо более лояльными гражданами королевства, чем слуги Старого Бога – это факт.
- Таланоса? - Териэль зло сплюнул древесным соком. – Эти сектанты из лагеря возле Мертвого Озера доставляют все больше неприятностей. Их учитель – некий Иеронимус, - призывает людей бежать из городов и вступать в ряды Сопротивления.
- Капитан, - друид укоризненно улыбнулся. – Надеюсь, когда вы ужинаете, вы знаете, что это не так? Мои серьги имеют более ярко выраженную политическую позицию, чем Каброзен. Люди бегут к нему только потому, что устали. Принимает он всех, но позволяет остаться, пожалуй, лишь единицам.
- Все равно скоро я добьюсь санкции на штурм.
- Отнимаете у народа опиум?
- Если бы отнимал, этот пустослов давно висел бы на кресте, - капитан указал на распростертое на земле орудие казни, терпеливо ожидавшее своего клиента.
- Интересно, - кажется, разговор с капитаном начинал вызывать у друида раздражение. – Давайте просто послушаем, прошу вас.
Териэль почувствовал какое-то гадливое удовольствие.
- Вот, по грехам нашим, Господь, будь Он благословен, отторг от нас землю нашу, и стали мы скитальцами между народами. Пришли дни посещения, пришли дни воздаяния, дабы взыскать в одиннадцатом часу с Его народа! И когда мы простираем руки наши, Он закрывает от нас очи Его; и когда мы умножаем моления наши, Он не слышит: наши руки полны крови. Омоемся же, очистимся; удалим злые деяния наши от очей Его; перестанем делать зло! Вот, истинно говорю вам: грядет тысячелетнее царство Его, и Слово его к нам! Войдет в воды озера дева, и зачнет от семени, что в нем, и родит, не родив, того, кто спасет нас, освободит от уз…
- Про деву что-то новенькое, - пробурчал капитан, осклабившись.
- От уз ваших тел! – ровную проповедь сигоритского оракула вдруг вспорол пронзительный вопль из толпы. Териэль мгновенно напрягся, как сжатая пружина.
В этот день у городского базара собралось около двухсот людей – неудивительно, что в них мог затесаться провокатор. Провокатором оказался тощий тип в грязно-серой мантии и надвинутом капюшоне. Глаза его горели чем-то больным, цвет кожи был нездоровым. Волосы отсутствовали. Толпа мгновенно забыла про сигорита и повернулась к нему – впрочем, соблюдая дистанцию: незнакомец внушал ей подсознательный страх.
- Я буду говорить вам о новом Эоне! – визжал безумный проповедник. – Я принес вам Благую Весть того, кто творит его уже сейчас, в землях за Великим Хребтом, что отделяет наш мир от мира, в котором правит он! Он! Архитектор! Художник! Зодчий новой плоти! Он сдерет с вас кожу, и вы будете счастливы! Он сдерет с вас жизнь и сделает вам новую! Для вас не будет смерти, будет лишь гора жира, мышц, перемолотых костей – и это жизнь! И вы будете частью этого!
- Этого в программе не было, - Териэль подал знак своим подчиненным.
- Расступись! – эльфийские стражи начали пробиваться сквозь толпу, расшвыривая людей кулаками и щитами. Люди вели себя на удивление аморфно, как будто завороженные речью провокатора. Под давлением стражи толпа отхлынула от проповедника, образовав свободное пространство.
- Узрите конец вашей плоти! – дразняще хрипло крикнул тот, отступая. По его подбородку изо рта и носа стекала голубоватая слизь. – Вот, я вижу, что плоть станет хлебом, а кровь станет вином новой плоти, и не будет суда, и не будет судьи! Я видел падение ангелов и распятие Старого Бога! Зодчий – тот, кто жизнь уничтожает и творит!
- Стоять. Будет хуже, - строго и спокойно сказал стражник в бронзовой кольчуге, вытягивая из ножен короткий меч. – Остановись.
- Он тот, кто видит ложь скорлуп!
Из рукава безумца стремительно вылетело нечто, напоминавшее недоразвитое розовое крыло – твердое, как кость, острое и зазубренное. Нечто пробило навылет кольчугу стражника, вспороло ему живот и вылетело обратно. Отшвырнув тело в толпу сильным ударом ноги, проповедник замахнулся снова.
В грудь ему вонзилась стрела, пущенная почти в упор. Еще одна.
Безумец дернулся. Остановился. И, запрокинув голову, засмеялся.
Налетев на проповедника, эльфы схватили его за руки и, оттащив в сторону, швырнули на крест. С готовностью подбежав к орудию, слуги быстро заработали молотками.
Тварь смеялась.
Когда крест подняли, один из стражников подошел к жертве, рассек на ней одежду ножом и резким движением сорвал окровавленный грязный балахон.
Взгляду толпы открылось бледная плоть, изрытая язвами и омерзительными струпьями. На месте живота зиял багровый провал. Внутренности отсутствовали, так что в чудовищной дыре были видны ребра и облепленный мясом позвоночник. Гениталии, по-видимому, были удалены недавно и срезы еще сочились алой пузырящейся жижей и белесой пеной.
Как он…оно еще может существовать, подумал Териэль.
- Я жив, ибо я – тварь нового Эона! Судного дня не будет! Я – преобразившийся и образ Творца стяжавший, говорю вам это!
Друид в черной робе махнул рукой, и тело на кресте загорелось сыпучим колдовским огнем, который не жег, а плавил. Тело захлебнулось диким воем.
- Блажен Он, кто новый творит Эон! Он - Архитектор новой плоти!
Вместе с душераздирающим хохотом из разорванного рта твари вылетел сноп пламени. С лысой головы чудовища поплыла плавящаяся кожа, мерзостными горящими плевками летевшая вниз вперемешку с дымящейся кровью.
Через мгновение шея твари неестественно прогнулась, и череп с остатками мяса упал вниз, к подножью креста. Кости твари провисли так, как будто были мягкими и полыми внутри.
Труп рухнул на землю. Только догоравшие кисти остались прибитыми к кресту.
Териэль подошел ближе. Его трясло. Он не мог отвести взгляда от головы жуткого создания – кровавого месива, остывавшего на сплюснутом от падения эластичном черепе.
- …Зодчий, - прошамкала голова,
Териэль исступленно топтал эту мерзость, пока она не превратилась в багровую лужу. Придя в себя, огляделся. Большинство людей в ужасе разбежалось, осталось лишь несколько самых любопытных – но и те дрожали от страха. Чуть поодаль стоял друид.
- Разойтись! – заорал капитан. Люди исчезали, как испуганные голуби.
Остался только один – высокий молодой мужчина, одетый в простой белый балахон, какой носят простолюдины, с длинными русыми волосами и небольшой бородой. В его голубых глазах читалось непонимание. Капитан положил ладонь на рукоять меча и сделал тяжелый шаг в сторону незнакомца.
- Я сказал, разойтись, - его голос звенел плохо сдерживаемой злостью. Паскудная улыбка рассекла кору на его лице до самого уха. – Ты не слышал?
Тот лишь молча смотрел на капитана.
- Как зовут?
- Иишабель, сын Закарии, господин
- Фамилия?
- Я не высокородный, господин. У меня нет фамилии.
- Иди домой, - Териэль убрал руку с оружия.
Иишабель посмотрел себе под ноги и задумчиво кивнул. Потом с робкой улыбкой поклонился капитану и удалился, затерявшись в переплетении узких улиц.
***
« Паки и паки глаголю вам: оставьте отцов ваших хоронить могилы их душ, и матерей ваших порождать неблагое, но прилепитесь к истине, не лжи, но истине правдивейшей. Взойдите к единому, сухому, пламенному, в ком же нет множественного, влажного и темного; ибо что есть наверху, того внизу нет, и что есть внизу, того нет наверху.
Вот, Эон Смешения, но были иные и будет иной. Но не говорите: вот, Эон здесь или Эон там, но Эон в вас, в вас вечность, космос в вас. Когда падет это царство, и падет следующее, то истинно глаголю вам: будет иное. В вас».
Горящие глаза Иишабеля были устремлены в пустоту. Старый Закария ударом зубила стесал с глыбы известняка несколько мелких кусков, вытер со лба пот и добродушно усмехнулся.
- Кто это? – спросил он.
Иишабель провел пальцами по мягкой коже свежей копии «Liber Sinestra Prima», трактата из корпуса «Книги Пророков Сигора».
- Херодес Герострем – тихо ответил он.
- Твой любимый.
- Да.
Иишабель потупил глаза. Решительно сложил свиток в холщовую сумку, лежавшую у его ног. Вслед за ней он бросил еще несколько свитков и флягу с водой.
- Уходишь. К Мертвому Озеру?
- Да, отец.
Закария положил зубило на стол и посерьезнел. Его смеющиеся глаза как будто затянуло непроницаемой белесой пленкой.
- Мать и братья считают, что ты…
- Я знаю.
- Сошел с ума, да. И что?
- Прости, отец. Господь влечет меня. Он приведет меня в пустыню и будет говорить к сердцу моему. Так написано.
Закария грустно кивнул.
- Не попрощаешься с матерью?
- Нет.
- Береги себя.
Иишабель взял железный посох вышел на улицу. Маленькие бежевые дома облепляли его, как будто не давая вдохнуть, душили, вытягивали из него весь воздух, всасывая его в себя. Они как будто говорили – смотри, сколько в нас людей, и всем нужно дышать, отдай, отдай, отдай…
Где-то неподалеку лениво блеяли овцы.
Медленно, осторожно в свои права входил вечер, в окнах загорались тусклые светильники. Над головой разверзалась Бездна, а Змей любовно обвивал Сердце.
-
-
24.11.2011 в 23:53По-моему - ВО!!!!
Давайте дальше. Интересно.
-
-
25.11.2011 в 02:42-
-
25.11.2011 в 23:37