Откровенные рассказы религиоведа своему уютному дневничку – 2

[Zygmont]

Нет, ни о чем,
Я не жалею ни о чем (с) Эдит Пиаф (?)

Сим длинным повествованием продолжу серию рассказов о моих полевых поездках. Для лучшего понимания того, о чем я буду рассказывать, хорошо было бы прочесть мой прошлый пост об отроке Вячеславе Чебаркульском www.diary.ru/~Zygmont/p166288273.htm, однако я полагаю, что большинство моих немногочисленных читателей его уже прочли. Настоящий же пост носит в большей степени приключенческий и эмоциональный, чем теоретический характер.
Итак, загубленная учебная неделя, ощутимые финансовые затраты, больше трех суток в поезде и два дня в Чебаркуле и его окрестностях. Что я могу сказать? Это была самая успешная, насыщенная и тяжелая – физически и особенно психологически – полевая поездка в моей практике. Не знаю, поехал бы я, если бы знал, что мне предстоит, и уж естественно, на вопрос Ницше о том, согласился бы я на бесконечное повторение пережитого, я убежал бы в пещеру, на рынок или в театр и загородил вход идолами. Однако обо всем по порядку.
Вообще полевая работа – это поток сакрального времени и пространства, который вторгается в профанное (- О Господи, это же концепция архаической онтологии Мирчи Элиаде, что же скажет мама? – Наверное, мама знает…?) Сорвался я внезапно, решив, что на день рождения Славика – 22 марта – я в следующем году уже не поеду, а в этом еще успею. Как выяснилось, я ошибся, помыслив этот день днем грандиозного паломничества – им оказалось все-таки 17 марта, день смерти Славика. Священное по необходимости своей природы отмечено нарушением табу и различного рода злоупотреблениями. Вероятно, если бы я пил и курил, в поле я бы напивался и ежедневно выкуривал по три пачки. В итоге я жрал пиццу и накачивался молочным содовым напитком «Милкис», который продавался в «Красном и Белом», местной сети магазинов. Следует уточнить, что успех работы определяет характер злоупотреблений, но не их наличие – если работа шла из рук вон плохо, я жрал пиццу с ненавистью, если стопорилась – выжидательно, а если шла успешно – то с радостью и похвалой себе. В итоге я все равно жрал пиццу.
В поезде я прочел «Москва-Петушки» (гениально) и «Лолиту» (скучно).
Прибыв в Чебаркуль, я первым делом поскакал на кладбище. Так было пусто и сень была закрыта. Я хотел вернуться в город пешком (летом я передвигался по нему исключительно на своих двоих), но на дороге меня подобрала добрая местная женщина, которая даже опоздала своего сына на концерт в музыкальную школу, чтобы отвезти меня к площади. Заселившись в гостиницу (всего на одну ночь), я отправился в местный храм – как выяснилось, единственный в городе – с намерением поговорить с каким-нибудь священником. Батюшки (в храме их всего двое) прибыли только к вечерней службе, и к их прибытию местная нищенствующая братия уже очень мне сочувствовала и спрашивала, поймал ли я отца настоятеля, и советовала мне караулить его во-о-он у тех ворот, потому что его белый джип останавливается там. У меня было намерение искусить местную паству вопросами (особенно хотелось вообразить себя Шерлоком Холмсом и выкачивать информацию из нищих), но я боялся неодобрения пастырей и кроме того летом в сени Славика мне говорили, что на вопросы здесь не отвечают и паломников к отроку сторонятся, как зачумленных. Как выяснилось, врали.
Местный настоятель оказался вовсе не тираном, отлучающим от причастия за одно указание, как проехать к могилке отрока, и не старым цербером, а молодым, добрым и милым пользователем интернета, который дал мне обстоятельное интервью касательно конфликта между сенью и храмом. Как выяснилось, он не только не отлучал от причастия указующих, но и размещал на ночлег паломников, осторожно проводя среди них разъяснительную работу (с помощью грамотной брошюры «Бабьих басен отвращайся», изданной Челябинской епархией). Паломники не только не боялись храма, но и приходили в недоумение, созерцая местный конфликт. Некоторые плохо информированные прихожане действительно предпочитали уходить от вопросов с криком наподобие «юп-юп-юп» доктора Зойдберга, некоторые и сами почитали Славика, но в целом враждебности к его почитателям никто не проявлял, относясь к ним как к заблудшим овцам стада Христова. Честно говоря, после событий последующего дня я сам был бы не прочь проявить по отношению к этому культу деятельную враждебность, однако об этом после.
Отец Дмитрий (так звали настоятеля) был настолько адекватен, что даже заговорил о «Pussy Riot» во вполне приемлемом тоне, высказавшись против их заключения, но за общественно полезные работы. Все-таки хулиганство. Он любезно оставил мне свой номер и е-мейл, поделился брошюрой и обещал помочь связаться с полезными людьми.
Кроме того, он сказал мне еще одну интересную вещь. Во второй половине 2011 года к матери Славика приехал некий патриарх из Истинно-Православной Церкви, и они вместе купили в поселке Кумысном землю для строительства храма во имя Славика. Проблема в том, что этих самых ИПЦ очень много, а патриархов у них еще больше, так что разобраться в этой ситуации положительно невозможно.
В общем, из разговора с батюшкой я понял следующее. Община почитателей Славика (или, как я люблю писать, «сакральное пространство сени») сознательно раздувает угли конфликта с местным храмом. Видимо, контрпропаганда таки берет их за душу (а может, и за кошелек).
Больше в этот день я ничего не делал, только немедленно съел пиццу, вернулся в гостиницу, посмотрел по телевизору плохой фильм «Пираньи» (там было много мяса, но смотрел я его главным образом ради зрелищ обнаженной натуры) и лег спать. Так и не заснул. Странно, но и в августе я в этом городе спать не мог.
На следующий день по приходе в храм к утренней службе я был отведен в храмовую лавку, представлен служащей Галине Федоровне и рекомендован к познакомлению с местной дамой, которая заведовала маленьким рынком в ДОСе (Доме Офицерского Состава) и некогда была соседкой Валентины Афанасиевны Крашенинниковой (далее – также В.А.)., матери Славика. Также она отличилась участием в недавней программе Малахова «Пусть говорят», посвященной культу Славика. По благословению настоятеля (о, всевластие!) я был посажен в местную храмовую машину, снабжен помощью шофера Саши (молодого и яростно настроенного человека, ожидавшего войны в ближайшее время) и Галины Федоровны, и отвезен в ДОС.
Дама рассказала мне много такого, что перевернуло мое представление о культе – или, во всяком случае, его изменило. Во-первых, она сама лечилась у Славика – один раз, по дурости – и сеанс проходил так: мать расспрашивала ее о болезнях, а Слава читал молитвы. Потом дама встретила Славу в коридоре (они жили на одной лестничной клетке) и спросила его, нужно ли ей приходить снова. На это мальчик сказал, что он не умеет лечить. Его заставляет мама. Через полчаса после этого разговора, по свидетельству дамы, В.А. принялась мальчика избивать. Скакалкой. С воплями – будешь еще говорить? Будешь еще говорить? Будешь еще говорить? Видимо, тот случайно разболтал содержание диалога. И это не единичный случай. Дама считала, что мать просто забила Славика – может быть, он бы прожил и дольше. Муж ее боялся. Когда уже было ясно, что мальчик смертельно болен, она повезла его на санках к поезду на Челябинск, вместо того, чтобы вызвать больному ребенку такси. Все «пророчества» В.А. выдумала сама, понадергав из разных книжек разных глупостей. Она очень властная, жестокая, жадная; муж у нее – ни рыба, ни мясо, алкоголик. Славик был лишь способом реализовать свою чудовищную гордыню и зашибить бабла, нигде не работая (а она никогда в жизни не работала, не заработала даже на пенсию). Она рассылает камешки с могилки Славика и книжки по почте наложенным платежом – на почте мне могут подтвердить, что она получает за них огромные суммы. Годовой доход был оценен дамой в 5 миллионов. Машина у нее – новая, недавно купленная, за 3 миллиона. Может быть, эти цифры и преувеличены, но очевидно, что для Чебаркуля, где можно купить квартиру за 1.2 миллиона, и меньшая цифра – очень немаленькая. Правда, в последнее время работники почты стали с удовлетворением замечать, что камешки В.А. возвращают обратно. В общем, дама не любила В.А. и пылала к ней ненавистью, желала, чтобы ее если и не поставили к стенке, так хоть посадили за мошенничество; встретившаяся нам соседка дамы, стеная, ратовала за то же самое. Еще мне сказали, что старец Наум (который якобы сказал, что отрок «Божий») на самом деле хотел отчитывать Славика, но мать его не дала. Меня яростно убеждали издалека сфотографировать машину В.А. «за 3 миллиона», которая стояла неподалеку.
В итоге фотографировать я не стал, а пошел прямо на квартиру матери Славика с просьбой о разговоре. Не примут – Бог с ним. Примут – хорошо. В итоге получилось нечто странное. Дверь их квартиры была открыта, а В.А. была готова к отбытию. Мать Славика – дама размеров, близких к необъятным. Голос ее мягкий и певучий, как актриса она если не переигрывает Береславского, то уверенно берет второе место. Каждая ее интонация – не только воздействие на слушателя, но пронзительное удовольствие для нее самой – она, как и Береславский, упивается своей игрой. Я даже ждал, что в отдельные моменты ее речи заиграет музыка; собственно, дальнейшее мое повествование во многом будет посвящено именно ей.
В общем, я сказал, что пишу про Славика диплом (зачем сказал? Ведь я пишу курсовую) и хотел бы с ней поговорить. Она с величавой улыбкой спросила, с добром ли я (потому что не с добром лучше не надо), и я, ляпнув сначала что-то про независимую научную позицию, с лучезарным лицом подтвердил, что я таки с добром. В итоге меня пригласили поехать с ними на кладбище. Вместе с Сергеем Вячеславовичем мы спустились вниз, по дороге я только спросил, является ли он отцом Славика, был спрошен про суть исследования, и…все. Отец оказался не то что ни рыба ни мясо, но как будто на каких-то транквилизаторах – настолько он был вял и безучастен. Кроме нас двоих, в их «Ниссан» сел еще один персонаж – мальчик лет 12 по имени Василий (или Васятка), который, как выяснилось, является почитателем Славика и прибыл из Израиля.
Наш путь до кладбища включал посещение цветочного магазина для покупки цветов к могиле. Когда В.А. села в машину, я вспомнил, что забыл представиться и сделал это, получив в ответ благосклонное «Попробуем запомнить». Тут я понял, что без внутреннего стержня эта баба меня сломает.
Дама из передачи Малахова заявила мне о том, что диагноз матери Славика – вялотекущая шизофрения. После того, как она вернулась из цветочного с тоннами цветов, купленных на деньги всей общины, я был готов в это поверить, потому что первой ее репликой было «А все-таки вы не с добром». Я ошалел и поинтересовался, почему же, собственно, так. Ответом мне была тирада, которая заключала в себе видение сердец людей (она таких, как я, видит насквозь – все интересуются, что-то пишут, писатели), злобные заявления о том, что она не примет моего покаяния (когда люди пишут гадости про отрока, он устраивает им слепоту, рак, СПИД, потерю близких и т.д., и они прибегают каяться в слезах и соплях). В ее речах в тот день еще много раз появятся толпы гонителей отрока, которые каются в грехах – то перед ней, то перед отроком; очевидно, что каяться они должны перед отроком, однако почему-то каются они все время перед ней. Историков она называла коммунистами, а психологов – колдунами. Вслед за этим последовал вопрос, где я провел последние двадцать лет (мне всего двадцать лет и это очевидно, но без этого вопроса умирал пафос ее речи), с тем намеком, что я провел их в теплых храмах, а она – на холодном кладбище, и ей, бедной домохозяйке, рупору Божьему, ничего не надо, только сказать людям правду об отроке. В общем, я сидел с диктофоном и у меня в ушах играл имперский марш. Думал, пиши пропало. Потом она заявила, что я неспособен понять отрока по своей молодости и кинула еще несколько камней – чрезвычайно любопытных, но одиноких (а уточняющие вопросы я задавать боялся): про то, что у нее большие связи с ИПЦ, множество наград от Царской Православной Церкви и что из всех старцев она уважает только Кирилла Павлова, который безоговорочно принял отрока (что очень сомнительно), а все прочие, вроде архимандрита Петра (Кучера) еще долго ломались, как девочки, и кобенились.
К слову, Царская Православная Церковь – это маленькая община под Владимиром, в которую входит один из первых царебожников на свете – Вадим Кузнецов. Эти ребята, не будь дураки, сделали свой Священный Правительствующий Синод (скорее всего. Диомид собезьянничал у них), чем сделали себя изгоями всего царебожнического мира. Роман Зеленский говорил мне, что Кузнецов приглашал его туда на тот пост, который во всамделишном Синоде занимает Дмитрий Смирнов – протоиерей, ведающий армией и флотом. Надо отдать Зеленскому должное, он отказался; его община, как и он сам, о ЦПЦ отзываются с горечью, как об отступниках. Теперь Кузнецов – это такой Денница почитания царей в России. Он обратил многих в истинную веру и пал, став пристанищем бесов и всякого духа нечистого и т.д. Я все это к тому, что награды от ЦПЦ, если и не были шоколадными медалями, то стоят…гм. Немного.
На это все я твердо сказал, что предупреждению ее внял, да и только.
В общем, когда мы приехали на кладбище, там уже было человек пятьдесят. В.А. десантировалась в сторону сени и пошла раскладывать цветы, пока все пели «Многая лета» в какой-то оригинальной версии со следующим текстом: «Мы попросим у Господа Света, Иксу Иксовичу многая лета и т.д.» В итоге спели «Многая лета» ей, отцу Славика, всем священникам, в истине стоящим (надо понимать, тем, кто почитает Славика), всем православным, в истине стоящим (аналогично), и даже Грядущему Царю. В.А., благодушно переигрывая, предложила спеть «Многая лета» также и всем гонителям отрока, но это предложение было скорректировано и в итоге им пожелали скорейшего вразумления. Потом матери начали вручать подарки, среди которых была икона Спиридона Тримифунтского (надо сказать, то, что он некогда, уже после смерти, сжег файерболами около 300 католиков, чрезвычайно радует многих православных), масло от его мощей, икона Богородицы «Слово плоть бысть» и т.д. Каждый подарок певуче комментировался. Спели акафист. Жажда знамений у аудитории была так сильна, что за какой-нибудь час было обнаружено целых два знамения, не считая просто упомянутых: двойная радуга на небе, будто бы образовывавшая крест, и малиновое сияние на стенах (правда, к нему уже все привыкли, но с энтузиазмом подстегивали свой энтузиазм). Во время пения акафиста все умоляли «матушку» (так все здесь называют В.А., отчего она млеет) прочесть молитву, и эта молитва была прочитана с такими елейными интонациями, что я с трудом подавил желание присвистнуть. К слову, все это время можно было снимать на камеру и фотографировать, что я и делал; где-то сбоку стоял бородатый режиссер Сергей Богданов с ручной камерой, сделавший уже два фильм о Славике и делающий третий, который будет называться «Свидетельства».
После акафиста матушка начала проповедовать, то есть нараспев говорить о себе, о том, как она 20 лет стоит на кладбище, как у нее обмерзли и распухли ноги (это вызвало всеобщее умиление), и как всякие люди приезжают, и кто-то с чистым сердцем, кто-то с грязным, и она уже устала от всяких писак и гонителей отрока, и что они приходят к ней каяться в слезах и соплях, и что отрок говорил и то, и се, и т.д. В общем, сына она цитировала, как в Талмуде какой-нибудь раби Йегошуа цитирует Тору: «Почему мы учим так? Потому что написано…». Я чувствовал, чем это закончится. Все время она намекала на меня.
Делает она вальяжный жест рукой и говорит такие примерно слова: вот ко мне сегодня приехал мальчик, совсем молодой, а уже ученый (как глумливо это прозвучало)! И вот он что-то там пишет, я у него спросила, с добром ли он, так он сначала замялся, а потом как будто что-то для себя решил и сказал, что с добром. Вот давайте у него спросим, зачем он приехал.
Все пятьдесят человек – в сени и на улице, повернулись ко мне. Я понял, что это провокация и что если я скажу что-нибудь не так, меня побьют или просто изгонят с позором. В итоге я ответил на все заданные мне вопросы с честью, так что даже поступило предложение «спеть Алешеньке многая лета». После этого испытания мне все стали улыбаться. Режиссер Сергей Богданов предложил мне сказать что-нибудь для фильма – я сказал, что подумаю, но так и не довелось. Одной женщине мне в индивидуальном порядке пришлось признаться в том, что я считаю Славика святым.
Избранный круг лиц должен был ехать на празднование дня рождения Славика домой к В.А. Как-то само собой выяснилось, что я в числе приглашенных; так, через какой-нибудь час я оказался за праздничным столом с ближайшим окружением матушки. Конечно, это большая удача, но чувствовал я себя не лучшим образом. После вышеописанной провокации у меня сдали нервы, и, кроме того, я во всеуслышание заявил, что пишу о Славике курсовую, причем заявил после долгого перечня того, что отрок может сделать со своим хулителем. В общем, он может сделать круче, чем в плохом фильме «Пираньи». В конечном счете я усомнился в том, стоит ли писать эту работу.
В.А. около часа подписывала книжки, общалась с поклонниками и почитателями Славика и благословляла народ. Делала она это с помощью деревянного наперсного креста, очень зрелищно, с оттяжкой прикладывая его ко лбу, омфалосу и плечам человека. Вокруг нее дрейфовала женщина, которая особенно заботилась о ее здоровье и умилялась на ее распухшие ноги. Тем временем я общался с царебожниками, которых здесь была уйма. Я должен ответственно заявить, что дискурс «сени» совершенно сцаребожился. Был там один строгого вида молодой человек, который распространял иконы с «очень сильным благословением» - как выяснилось, архимандрита Петра Кучера.
До квартиры Крашенинниковых я доехал вместе с двумя царебожниками, которые составляли классическую диаду нравоучителя и поддакивателя – первый из них всю дорогу мыл мне мозги азбучными царебожническими истинами про Ивана Грозного, а второй дополнял его рассказ «важными деталями» и со смехом просил рассказать «вот про пророчество мы недавно слышали». Оба были из ИПЦ такого формата, который свободно общался со старообрядцами и на дух не выносит троеперстного крестного знамения.
Приехали мы на квартиру, я помог поставить стол, и хозяйка пригласила желающих в одну из комнат, где она сделала что-то вроде молельни – на стене висело несколько больших икон, вокруг стояло несколько рукописных образов Славика (видимо, оригиналов) и аналой с парой книг. В.А. всюду окружали чудеса. Она показывала нам камешки с могилки, которые обильно мироточили. По виду они были как бы прозрачными, и всем почему-то стало очевидно, что их надо непременно взять в рот, потому что они будут там таять. Пример всем подала В.А., сравнившая вкусовые ощущения с «глотком чистой-чистой родниковой талой воды». Особенно отличился при этом режиссер Сергей Богданов, который заглотил один камешек целиком, перед этим разжевав. Помимо этого, у матушки мироточили почти все иконы, а которые не мироточили – те обновлялись, становились ярче и свежее. Было у нее старинное Евангелие то ли 18, то ли 19 века с роскошнейшим окладом с выпуклыми эмалевыми рисунками – так и те тоже обновлялись в местах сколов. Показывая Евангелие, она обращалась ко мне в режиме Галилео Галилея: «Вот телескоп, подойдите, смотрите. Это Юпитер. Видите четыре точки? Это его спутники» - «Видите сколы? Они зарастают краской. Потрогайте». Представляя гостям молельню, она постоянно цитировала отрока и говорила, что главное – не принимать чипов и мирового паспорта. Причем повторила она это несколько раз – видимо, боялась, что ее не расслышали.
Пора было начинать праздник. Стол был постным, но шикарным – в этот день Бог послал Александру Яковлевичу много салатов, блины, пироги, вареную картошку с зеленью, натуральный сок в малюсеньких бутылочках, монастырское вино из Молдавии в пятилитровой канистре и т.д. Все, кто был «за рулем», впали в тягчайший грех уныния, потому что все прочие хвалили вино в голос. Разговор шел о чудесах, об отроке, о конце света, о Грядущем Царе, о любви к царям, и в какой-то момент все начали петь «Многая лета», пить за тридцатилетие Славика и весело чокаться. Потом кому-то пришла в голову потрясающая идея «спеть царю», и все вскочили и принялись горланить «Боже, царя храни». При этом, хотя почти все присутствующие были отъявленными монархистами, текста целиком не знал никто. За имперским гимном последовала песня «А без царя русским нельзя», которую пели уже немногочисленные ее знатоки.
Я в это время был уже в полуобморочном припадочном состоянии, мысли мои были размыты в один длинный матерный разговор сам с собой, и даже еда не могла меня утешить – слишком силен был религиозный экстаз. Крашенинникова – личность, без сомнения, харизматическая – здесь и ее речь, и ее манеры, и ее слова и все что угодно, - и притом человек гордыни чудовищной. Я понимал, что уходить не следует, но оставаться было невыносимо. Господи, я в доме у этих людей как гость и собираюсь писать правду – объективную, научную правду? Кто же я после этого?
К счастью, в это время люди начали расходиться. Перед бегством я выдержал допрос с пристрастием от некой женщины, которая, по ее словам, 42 года проработала в правительстве, в Смольном, и поэтому разбиралась в высшем образовании и религиоведении. Я был вынужден пояснить и за свою методологию, и за этику, и за научного руководителя, и за все, что ей было угодно.
В общем, когда я уходил, В.А. сказала мне нежным голосом: Леша (попробовала – и запомнила, чего уж там), не обижайтесь, я хотела проверить, получится ли у вас написать про Славочку (это она имели в виду провокацию на кладбище) – так вот: ПОЛУЧИТСЯ…!
Издалека донесся чей-то голос: Алеша, мы ждем твою работу!
Ну, думаю, курва, держитесь. Будет вам работа.
В Чебаркуль из ДОСа я возвращался в полном очумении, одержимый сильными сомнениями и необъяснимым страхом перед отроком и его последователями. Мне казалось, что они меня найдут, что они мне вымолят рак, что из светоносной тьмы своего отрока они извергнут на меня рой саранчи и кровавые реки. А потом еще и убьют моего первенца. Если раньше я думал, что эта моя курсовая – развлечение между рассмотрением более важных вопросов, то теперь я знал, что это не так. Раньше я думал о почитателях Славика с симпатией, вспоминал красивые образы из его пророчеств, а теперь ужасался и был почти согласен с теми, кто кричал о том, что община В.А. – тоталитарная деструктивная секта, которую нужно сокрушить.
С этими думами и в полной панике я вприпрыжку поскакал в храм поведывать о своих приключениях и горестях Галине Федоровне, которая меня немного ободрила. После этого я первый раз за много лет проявил малодушие и заказал, по ее совету, молебен за себя, путешествующего, и поставил свечку. Даже православие казалось мне теперь вполне приемлемым, лишь бы забыть о том ужасе, который я испытал. Кроме того, Галина Федоровна убедила меня выкинуть все камешки с могилки Славика, потому что они добывались с карьера, расположенного на месте кладбища животных с ящуром (тем самым, который особенно бурно развивается в организме, ослабленном алкоголем, никотином и…излишествами нехорошими).
После этого я попрощался, немедленно накачался «Милкисом» и съел пиццу. Вот, пожалуй, и все, что я хотел сказать. Не знаю, напишу ли я эту работу, однако думаю, что должен это сделать. Отошлю ее отцу Дмитрию – может быть, она поможет ему в его борьбе. И больше туда не поеду. Ни за что. Слишком сильное эмоциональное потрясение, слишком тяжело, слишком безумно.
Ну, и в заключение: пацаны, если рассудок и жизнь дороги вам, сторонитесь…ну, в общем понятно.
Комментарии и крики сочувствия горячо приветствуются. Если есть желающие – я могу выложить сюда мою недавно опубликованную предварительную статью про Славика со множеством доставляющих цитат, написанную на основе полевой работы в августе.