Уже два года я вплотную занимаюсь радикальным российским православием, и в особенности - царебожием, учением о божественном статусе русского царя. В настоящее время я занят подготовкой статьи на эту тему, и теме этой посвящаю 50% мыслей, так что не могу не высказать одну из них - достаточно, как мне показалось, интересную.
Сегодня я наконец понял, что в идее искупительной жертвы Николая II пугает и привлекает на бессознательном уровне.
читать дальшеТеми, кто почитает его как искупителя греха преступления русским народом Соборной Клятвы 1613 г., царь (любой) мыслится как персонифицированное благое начало в сакральной истории, образ (или икона) Бога, земной Христос, Космократор, жених богоизбранного русского народа и т.д. Именно поэтому я считаю корректным употребление термина "царебожник" - из-за устойчивой тенденции сравнения царя с Богом и из-за действительности факта подмены Бога царем в контексте эсхатологии.
Так вот, в своих работах "Попытка психологического осмысления догмата о Троице" и "Ответ Иову" (почему-то их я вспоминаю чаще всего) Юнг пишет об эре Отца и эре Сына, об иррациональном, находящемся вне всякой праведности и даже клятвопреступном (вспомним 89 псалом) Яхве, о том, что в контексте этики он оказался униженным перед своим творением, Иовом, которого он с охотой вверг в ужасные бедствия, поддавшись провокации необыкновенно толстого тролля. После этого унижения Яхве был вынужден измениться - и для этого принес себя очеловеченного, в жертву самому себе, якобы за грехи людей. Искупительная жертва Христа была адресована именно ему, безумному демиургу, смягчившемуся после этой жертвы (и, да - все это крайнее упрощение, но что делать). Казалось бы, Бог Нового Завета уже не таков, хотя Иисус и вставляет в свою молитву предусмотрительное "не введи нас во искушение".
Можно удивляться феномену "культа силы" в современном радикальном православии и царебожии, особенно ярко выраженному в течении опричников, которые не только готовятся сокрушать "темные силы" методом физической расправы и отправлять души грешников в ад с помощью пыток (эстетика пыток и палачества, "заплечных дел мастеров" - развитие эстетики опричнины), можно поражаться их учению о "мраке в божестве", о темной стороне Бога, о "грозовом, огненном эсхатологизме", но, как я полагаю, нельзя отрицать, что имплицитно идея "мрака в божестве" содержится в идее искупительного подвига - хотя бы в данном конкретном случае Николая II. В тот момент, когда Богу снова стала нужна жертва человека, столь похожего на Бога и Бога на земле, эра Сына, говоря музыкальным и акушерским языком, "разрешилась" в эру Отца - что ж, так и должно было быть, любой Сын, как потенция, обязан реализоваться в своем Сыне и стать Отцом.
Не удивительно, что даже самым ярым не-радикальным борцам с модернизмом, которые говорят о том, что Бог не только любовь, но и сила, и возмездие, и отмщение ("мне отмщение и Аз воздам"), не могут принять столь радикального и густого "мрака в божестве". Хотя и они, питая ненависть к идее "Богу - только любви", чувствуют, что эта идея как будто девальвирует религиозное (далее по Рудольфу Отто) - в ней отсутствует момент Тремендум, страха или ужаса пред "лицом священного". Хотя в нем и наличествует элемент Величия - Майестас, все же Тремендум как иррациональное им ближе, чем рационалистам-модернистам.