Хроники Маруси Перепелкиной

[Zygmont]

Я изрядно долго крепился, но в итоге все же решился выложить свое трехлетней давности сочинение (тогда я еще пробовал силы в художественной литературе). Сочинение было исполнено в нарочито идиотской и лубочной манере и посвящено нелегкой жизни православных, в том числе православной молодежи, в силу чего наполнено штампами и бородатыми православными шутками наряду с тем, чем я доволен до сих пор: намеками на реальные лица и реальные конфликты, в частности, в первой главе в аллегорической форме показано противостояние модернистской и консервативной группировок внутри РПЦ (перемежающееся дурацкими стереотипными образами), а во второй - попытки диалога между протестантами - харизматами и православными, в частности, деятельность игумена Евмения (Перистого), который был настоятелем монастыря в Решме, делал добрые дела, занимался реабилитацией наркоманов, основал "Альфа-курс" для работы с молодежью, а в итоге остался без монастыря.
Задумывалась большая повесть, в которой бы появились саентологи, кришнаиты, иеговисты, металлисты, один старец со своей паствой, православный полковник-сталинист, инквизитор, православный Влад Цепеш, он же Дракула - но, увы, написано было только 2 главы, кои я, посмеиваясь над своей наивностью, и выкладываю.

Глава Нулевая, из которой на примере Маруси Перепелкиной и ее окружения можно получить общее представление о мыслях, витающих в головах большинства православных города N, а также исчерпывающую информацию о происках жидо-масонов и сатанистов, причем сама Маруся получает относительно них Великую Миссию.

День начинался суетно.
Ночью Маруся Перепелкина спала плохо. Ей снилась Красная Площадь, Мавзолей Ленина, Сталин с трубкой, автомат Калашникова, стопка водки с огурцом, ведра черной икры и пьяный медведь с балалайкой в шапке-ушанке, украшенной красной звездой. Медведь был окружен всем вышеперечисленным.
«Господи, - спросонья подумала Маруся. – Приснится же, гадость такая. Подумать только, красная звезда! Экое богохульство, талмудисты, все дела…»
Маруся Перепелкина в пятый раз за ночь рухнула с кровати, зажав в пальцах край одеяла. Завернутая в оное хрупкая и немощная плоть ее по инерции развернулась и приложила свою владелицу об пол носом. Маруся проснулась.
Едва открыв глаза, она прежде всякого другого дела высвободила тоненькую длань из объятий пуха, трижды осенила себя крестным знамением и прочла на память краткую молитовку. Потом, обнаружив, что лежит, разметавшись, на полу, она отогнала греховный помысел, соскребла себя до сидячего состояния и зевнула. За первым, наиболее могучим, зевком последовал второй и третий, а Маруся, вытянув ноги, мелко и старательно крестила рот.
До некоторой степени поднявшись на ноги и поправив на голове черный платок, Маруся нащупала на тумбочке розовый молитвословчик, уперлась в него смазливым личиком и захрапела. Очнувшись, она стала отгонять от себя мирскую суету и считать скачущие у нее перед носом буквы, попутно читая утреннее правило. Конечно, она знала его наизусть, но ведь и диакон в церкви «Верую» по книжке читает! Боится ошибиться, наверное.
Аккуратно положив молитвослов на место, Маруся поплелась в ванную. На пути ее встал шкаф, который папа перевесил вчера из кухни, и молоток, который папа оставил в коридоре, перевешивая шкаф из кухни. Запнувшись о молоток, наша героиня ударилась головой об угол и растянулась на полу.
- Искушение, - пробормотала она полусонно. – Подстава.
Одним словом, день начинался суетно. И в то же время – как обычно.
Однако сам день был необычным, - во всяком случае, для Маруси. Сегодня было Вербное Воскресенье, а что такое Вербное Воскресенье, знает каждый. За окном весело гомонили и конкурировали мальчишки и темпераментные лица кавказской национальности, бойко торгующие пушистыми веточками. Из окна Марусиной спаленки торчала молодая березка и колокольня расположенной неподалеку церкви.
Пока она, задорно топая по скрипучим половицам, идет в ванную и умывается, мы можем слегка познакомиться с ней самой и местом ее обитания.
Есть мнение, что о человеке неплохо говорит обстановка его комнаты, то есть, обобщая, место его жительства. Комната Перепелкиной могла сказать об увлечениях и привычках владелицы куда больше, чем сама владелица. Обои в ней были розовые, однако взгляд не пугали, потому что некоторая часть их была покрыта желтыми подтеками, - результатом затопления соседей сверху, - а оставшаяся была увешана иконами. Иконы были перемешаны с фотографиями седых богодухновенных старцев, вырезками из «Православной Кулинарии», изображениями из календарей и детскими рисунками самой Маруси. На рисунках, естественно, были улыбающиеся святые с нимбами. Особенно хорошо удался ей Николай Мирликийский в маленьких круглых очках, похожий на Берию, только худого, старого, с бородой и без акцента. Во всяком случае, так сказал ее папа, - человек рабочий, неглупый, буйный, когда трезв, и потрясающе глумливый во всем, что касается религии.
Письменный стол, стоящий рядом со шкафом, был с горкой завален школьными учебниками, исписанными тетрадками и писаниями святых отцов. Среди писаний вышеупомянутых Маруся предпочитала термоядерные психологические исследования, способные размолоть в прах несчастного грешника и смешать его с грязью, из которой, как известно, он и начал поднимать голову путем покупки оной книги. Под книгами мягко бурчал старенький радиоприемник, настроенный на частоту радио «Радонеж».
В ванной шумела вода. Чтобы не забрызгать зеркало и успеть дочитать правило, Маруся чистила зубы, стоя на коленях. Зеркало все равно было покрыто белыми пятнами, потому что при этом она задирала голову ввысь и наблюдала за желтоватой плиткой, которая могла в любой момент свалиться ей на голову.
- Манька! – зарычал отец, вваливаясь в комнату. Отец был навеселе, но вполне трезв и посему весьма буен и глумлив. Если он врывался куда-либо с воплем «Манька!», а дочери где-либо не оказывалось, это его не смущало. В приватном диалоге он аргументировал это огромным количеством икон, с которыми можно было спутать лицо Маруси. – Манька! Воскресенье же! Выспалась бы! Завтра на учебу! Слышь!
Отца Перепелкиной звали Аполлон Иванович. Правда, после рождения его назвали Василием, но когда ему стукнуло сорок, а его горячо любимая дочь внезапно стала сугубо придерживаться православной веры, он, ей в пику, сбегал в соответствующее учреждение и попросил одарить его именем языческого божества. Его послушались, потому что он был пугающе трезв и страшно небрит. Правда, потом Аполлон Иванович узнал, что ему придется менять все документы и покупать новые водительские права, увял и впал в тяжкий запой. Бросился было обратно, но, поскольку он был пьян и не подкован идеологически, его вынесли из амбразуры.
Одним словом, Аполлон Иванович решил прекратить искать теплую кошку в комнате смеха и бросился к ванной. Прислушавшись к шипению воды и удостоверившись, что оно наличествует, отец заколотил кулаками в дверь.
- Манька! – завизжал он. – Пивка! А?! Пивка тебе! Похмелиться-то! После вчерашнего-то! А?!
Маруся его не слышала.
- Опять на дискотеку! Опять водки нажрешься, горе ты мое луковое, до искреннего раскаяния за грехи рабби Антуана Лёва из двенадцатого века!
- Кто такой Антуан Лёв? – сурово переспросила любимая мама Маруси, человек терпеливый, закаленный жизнью и способный накатить двести без закуски, но в то же время мягкий, добрый, по-женски чуткий и опровергавший двести крайне редко.
- Хрен его знает! – ответил Аполлон Иванович. – Еврей какой-то! Масон! В общем, опять нажрется до поросячьего визга! Скажи ей, Зина!
Зинаида Алексеевна нахмурилась.
- Опять травишь девочку, - с угрозой в голосе проговорила она. – Бедняжка поднялась ни свет, ни заря, чтоб в церковь Божью успеть. А ты…глупости говоришь.
- Не зли меня, Зина! – порядочно струхнув, заорал Марусин отец. – Это она глупости делает! Ей спать надо! Ей есть надо! А она мало того, что не жрет нихрена, здоровье смолоду гробит, так и с утра пораньше вскочила! Не приучили ребенка к более здоровым и полезным занятиям, понимаешь! К картам, то есть, вину и женщинам!
- Не трогай ее.
- Я вообще молчу! – взвизгнул Аполлон Иванович, заводясь. – Однако я с ней все ж когда-нибудь разберусь!
- Оставь Машеньку в покое. Иди, завтрак стынет.
- Что там еще?
- Свинина кошерная. Иди, кому говорят!
Зинаида Алексеевна легонько шваркнула мужа полотенцем.
- Я с ней разберусь! – пообещал напоследок отец, погрозив двери пальцем, и утопал в туалет несолоно хлебавши. Правда, вряд ли о нем можно так сказать: доведение себя до белого каления и последующее неминуемое остужение было для него самоцелью, поэтому соль была у него всегда под рукой.
Маруся не слышала.
Выйдя из ванной, она чуть не сбила с ног отца. Отец взвыл, получив по лбу попавшими во взаимодействие дверьми, и миролюбиво затряс кулаками.
- Эх, Манька! – горько проговорил он, потирая место ушиба тыльной стороной ладони. – Не выйдет из тебя толку! Пропащий ты человек! Ни носа длинного – зарубки делать, ни усов! Зачем не подарила мне партия сына-гусара?!
Аполлон Григорьевич, со скучным выражением лица подволакивая ноги, в унынии поплелся на кухню. По квартире уже вовсю гулял соблазнительный запах жареной капусты с луком.
Маруся Перепелкина, почитая отца и желая продлить свои дни на земле, ничего ему не ответила. Войдя в комнату и прикрыв дверь, она нырнула в шкаф и вскоре выскочила оттуда, сжимая в руках бесформенный мешок из-под картошки и свежую перемену черного платка. Мешок оказался основной одеждой Маши, которую она носила, не снимая, очевидно, смиряя таким способом плоть, одержимую страстьми и похотьми. На шее у нее - рядом со скромным жестяным крестиком - обязательно висела какая-нибудь святынька вроде благодатной землицы с могилки очередного прозорливого старца или ладанка со строительным песком с места убиения Царской Семьи.
- Съешь хоть бутербродик, - сочувственно заметила Зинаида Алексеевна, каменным и в то же время мягким взглядом ловя Марусю у двери.
- Прости, мамуль, некогда! - всплеснула ручками та. – Я побежала, пока! Пока, пап!
- Не чтит отца и мать! - хмуро бубнил Аполлон Иванович, погружая зубы в пышную и румяную пампушку. – Принципиально знать их не хочет! Позор! Позор на мои седины!
Седин у него, естественно, не было, и вообще, несмотря на гнусный характер и вечно всклокоченные волосы, отцу Маруси никак нельзя было дать больше пятидесяти.
Маруся выскочила в дверь, подпрыгнула, и, взмахнув розовой сумочкой, легким шагом понеслась в церковь.
- Эх, люблю я сыграть какую-нибудь неожиданную роль, - с удовольствием вздохнул Аполлон Иванович.
Развратником или пьяницей он не был и внешность имел вполне благопристойную, но эта деталь – любовь к неожиданным ролям, - сильно роднила его с Федором Карамазовым, только милого и тихого, когда это необходимо.

Храм во имя Архистратига Божьего Михаила фактически был маленькой организацией, по эклектичной свой сути напоминавшей поселок городского типа в том смысле, что она не являлась в полной мере ни городской, ни деревенской. С одной стороны, прихожане знали друг за друга так хорошо, что могли друг за друга исповедаться в тайных грехах, а с другой – вроде бы, большой и популярный храм. Трое батюшек, все хорошие, все образованные. Опять же, дворник Петрович, закончивший факультет связей с общественностью и искусно использовавший полученные на нем знания для пресечения конфликтов между нищенствующей братией, слыл интеллигентом. Да и архиерей, бывало, служит.
Пока Маруся, печальным взглядом провожая лоток с мороженым и россыпь низеньких березок, шлепает по весенним лужам к храму, стоит поподробнее рассказать о трех столпах православия, на коих он держался, то есть на священниках. Настоятеля звали отец Енох. Двух других – отец Трофим и отец Евмений.
Отец Енох был иеромонахом и ярым антисемитом, причем открытым. Кроме того, он был склонен списывать все личные и политические неудачи на происки мерзких жидов и был уверен, что близится конец света. Для спасения, по его словам, надобно выбрать себе остров, укрепить его и удобрить орудиями войны, а заодно обустроить на нем маленький свечной заводик и садик для того, чтобы распивать наливочку и выживать в то время, когда хиникс ячменя и три хиникса пшеницы будут стоить по динарию.
Если бы кому-нибудь вздумалось кратко законспектировать воззрения отца Еноха, а потом внимательно их прочесть, могла возникнуть мысль, что тот безумен или фанатичен. Но это было не так. Священник окормлялся у известного старца Саввы, а Савва был человеком богодухновенным. Такое мнение попадалось даже Марусе, а оный факт богодухновенности, прозорливости и очевидной опытности в жизни подтверждал даже бывший коммунист полковник Авраам Львович Еремин, духовное чадо старца, и бабка Ксюша, курировавшая треть подсвечников в храме и три четверти бесстыдниц в брюках и без платков.
Отец Евмений идейно противостоял мракобесию отца Еноха во многом, но настолько мягко и улыбчиво, что тому порой очень хотелось смазать этому агенту мировой закулисы по лицу. В отличие от сурового, хмурого, полноватого и эсхатологически, как древний гностик, настроенного настоятеля, Евмений был атлетически сложен, добродушен, носил курчавую черную бороду и молодо усмехался. В последнее время рядом с ним задастую был замечаем сияющий светловолосый юноша в строгом костюме, нежно прижимающий к груди синюю Библию. Поскольку этот белобрысый дохляк сильно смахивал на еретика, это его свойство невольно проецировалось прихожанами на отца Евмения и воспринималось как соблазн.
Отец Трофим был еще загадочнее, хотя, казалось бы, это невозможно. Он был всегда спокоен, приветлив и очаровательно рассеян. От конфликта собратьев по служению он старался держаться в стороне, а если его все же ловили за рукав рясы, то старался отшучиваться или спускать вопросы на тормозах. Об отце Трофиме ходило множество слухов, в том числе о том, что он был практикующим экзорцистом, тайно сочувствовал идее автономии УПЦ и играл на ударных в рок-группе. В распространении слухов были уличены бабка Ксюша и старая богатая Аксинья, заведовавшая нравственностью и благолепием на расстоянии трех метров от амвона.
Калитка в заборе нежно заскрипела, когда Маруся Перепелкина до нее дотронулась.
- Здравствуйте, Маруся! – галантно заметил дворник Петрович, приподнимая над головой засаленную шляпу. – С праздником вас!
Перепелкина улыбнулась и ответила ему веселым кивком. Остановившись перед колоколенкой, она задрала голову к висящей над входом иконе и набожно перекрестилась.
От калитки до ведущих в храм ворот протянулась чисто выметенная асфальтовая дорожка, вдоль которой уютно расположились разнообразные нищие. Были среди них и почтенные несчастные люди, и мусульманка-террористка в хиджабе, с бомбой в руках, запеленатой в цветастое покрывало и замаскированной под ребенка, и простые попрошайки, собирающие на бутылку и потому частенько получающие милостыню хлебом. На табличке одного из них, уставшего от такой жизни, было написано: и кто из вас, если ребенок попросит хлеба, дал бы ему камень? А если попросит рыбы, дал бы ему змею? Табличка светилась мягкой христианской укоризной.
Маруся, как обычно, одарила всех монеткой, не обойдя и радостно залопотавшую террористку, и была уже готова предстоять перед дверьми храма и отступить, наконец, от лютых помышлений, когда ее остановил бледный светловолосый юноша с горящим взором и синей Библией у сердца. Чрезвычайно вежливо поведя ручкой, он привлек внимание Перепелкиной и заговорил.
- С праздником вас! – тихо молвил он со сдержанной рафинированной улыбкой.
- И вас! – потупив очи долу, скромным голосом отозвалась Маша.
- Здравствуйте! – продолжал юноша. – Мы не знакомы, но я сразу приметил вас как прекрасную девушку и отличного человека. Наверное, вы в этом городе недавно?
- Здравствуйте, - смутилась Маруся. – Всю жизнь.
Юноша тянул кота за хвост, видимо, по привычке. Этот маленький промах заставил его сменить тактику.
- Разрешите, пожалуйста, пригласить вас в клуб православной молодежи «Армагеддон», который организовывается при приходе, а в него записалось уже много интересных молодых людей, исповедующих Христа, а у нас интересно, скучать вы не будете, любопытные мероприятия, паломнические поездки, благодатные места. А?
Окончив тираду, юноша белоснежно улыбнулся и умильно склонил голову набок. Голубые и чистые глаза его были скошены в лицо собеседнице. Заметив на нем пагубные для дела сомнения и пагубную неуверенность, он заговорил снова.
- Первое собрание нашего православного клуба пройдет сегодня, - соблазнял юноша. – Причем, обратите внимание, в подвале под трапезной и в три часа дня, то есть сразу после божественной литургии, вы, конечно, придете, вы не можете отказать, будет интересно, чтение Священного Писания, обсуждение прочитанного, веселый смех и много благодати, а еще – чай и бутерброды с брусничным вареньем. А?
- Конечно, - прощебетала Маруся, хорошенько обдумав свое решение. – Я обязательно буду! Думаю, это прелестно…
- Просто классно, - молодой человек вмиг перестал быть восторженным просителем с пылающими глазами и превратился в бюрократический деловой сухарь. Аккуратно зажав Библию подмышкой, он передал Маше белый картонный прямоугольник.
- Моя визитка, - сообщил он, неодобрительно оглядываясь по сторонам и морщась. – Валентин Альбертович Бузилевский. Русский, двадцать три года, христианин, холост. Там все указано. До встречи в три.
- Зайдем в храм вместе? – наивным голосом спросила Маруся.
Бузилевский неприязненно опустил углы рта и взглянул на часы.
- Можно, - разрешил он. – Время еще есть.

Когда окончилась божественная литургия, и чтец выпустил последний патрон в пулеметной очереди благодарственных молитв, на амвон вышел отец Енох с крестом и маленькой беззащитной веточкой вербы. Лицо его было необыкновенно грозным и суровым. По обыкновению благословив присутствующих, он приступил к традиционной еженедельной проповеди.
Отец Енох начал свою речь хорошо, просто и, что немаловажно, на злобу дня.
- Товарищи! Антихрист при дверях.
Празднично настроенные верующие охотно с ним согласились.
- Сегодня! На территории нашего скромного храма было совершено страшное злодеяние. Во всем, - как обычно! - виноваты сатанисты и агенты мировой закулисы, как обычно, тайные! Доколе, Господи?
Толпа сдержанно зашумела, потому что антихрист при дверях уже довольно долго, а мировая еврейская закулиса, несомненно, правит миром с момента его сотворения, и в связи с этим энтузиазм по их поводу уже несколько ослабел.
- Вы, наверное, хотите меня спросить, что случилось, - мрачно потрясая крестом, вопросил отец Енох. – И я отвечу. Какие-то удивительные, прости Господи, сволочи, нарисовали на церковном заборе красную звезду, свастику и щит Давида. Что характерно! С восточной стороны, противоположной входу, чтобы никто не заметил. Чтобы превысить все возможные меры гнусности, эти самые сатанисты изобразили на заборе символы наших врагов, жидо-масонов. Предлагаю! Повысить меры безопасности, развить в себе христианскую бдительность, больше молиться и поститься строже, такожде слушать радио «Радонеж» и, едва завидев сатаниста, волочь в ментовку. Аминь!
Отец Енох презрительно осенил толпу крестом и ушел в алтарь. Вернулся уже без креста, поглаживая бороду и раздумывая.
- Чуть не забыл. Еще – забор надобно покрасить. Вы уж там сообразите. Ежели, значит, до Пасхи – то черной краской. После Пасхи – белой. Аминь.
- Хорошая проповедь, - одобрительно сказал дворник Петрович своему окружению. – Очень острый человек. Завсегда остро говорит по существу дня.
Окружение согласилось. А когда на амвон шагнул улыбающийся отец Евмений, недовольно зашумело, алкая рыбы, в Вербное Воскресенье разрешенной по канону.
- Братья и сестры! – радостно возгласил священник, не обращая внимания на возмущенный неблагоговейный гул прихожан. – В этот день мы воспоминаем торжественный въезд Господа нашего Иисуса Христа в Иерусалим на молодом осленке. Мы должны вспомнить о человеческой природе Спасителя и подумать, каково было ему слушать хвалу людей, зная, что всего через неделю те, кто кричали «Осанна в вышних!» будут кричать «Распни!». Насколько Иисус Христос любил людей, что простил им это и смиренно принял все, что они с Ним сделали? Наверное, Ему, как человеку, было очень горько и обидно. Поэтому в этот праздничный день мы должны понять, как сильно Христос нас любит, и показать Христу свою любовь!
На сцену вышел отец Енох. Он был готов вспылить.
- Товарищи! Настоящая проповедь уже закончилась, а эта речь нелегитимна. Идите с миром!
- Простите, но я просто хотел сказать пару слов о божественной любви, - продолжая с улыбкой смотреть на слушателей. – Разве это запрещено?
- Не стоит, батюшка! – ледяным голосом заявил настоятель, потянув незадачливого проповедника за край простой зеленой фелони. – Пойдемте. В трапезной ждут!
- У апостола Павла мы читаем о чудесных свойствах любви: в первую очередь, любовь долготерпит…
- Не смущай честной народ, святой отец! – загремел отец Енох. – Сектант хренов, прости Господи!
Отец Евмений окаменел и, не сказав ни слова, утопал прочь. Маруся проводила его грустным сочувственным взглядом и мельком посмотрела на Бузилевского. Тот сопел, как оживающий вулкан, и с ненавистью глядел на настоятеля чистыми голубыми глазами. Волосы на его голове шевелились, как змеи.
- Ортодоксальный фанатик! – проскрипел он. – Такого человека обидеть! Прилюдно!
- А кем вы ему приходитесь, Валентин? – полюбопытствовала Маруся.
Бузилевского интенсивно трясло. Услышав вопрос, он заставил себя успокоиться, посвежеть, разгладить лицо, очистить взор и мило улыбнуться.
- Зовите меня Валей, прошу вас, - слащавым голосом сказал он, покрепче обняв укрепляющую его синюю Библию. – Кем прихожусь? Другом, Маша, надеюсь, вы позволите называть вас так, я его очень уважаю.
- Он добрый.
Валя вежливо расцвел, кивнул и засуетился.
- Мне пора, - объявил он. – Не опоздать бы.
- Куда?
- На глоссолалию.
- В оперу, что ли? – простодушно спросила Перепелкина.
- Так точно, - мрачно ответил юноша. От происшествия с отцом Евмением он еще не отошел и до сих пор мелко и профессионально дрожал. Потом перестал дрожать, галантно откланялся, погладил бледной рукой Библию и вылетел из церкви, почему-то не перекрестившись.

Отец Енох вышел из церкви, осенил себя крестным знамением, водрузил на голову черную камилавку и обернулся. Обернувшись, он обнаружил себя попавшим в бурлящий водоворот жадно тянущих руки прихожан. Настоятель знал по собственному опыту, что сдержать ищущего благодати православного невозможно: жаждущий благословения или святой воды человек вполне способен остановить на скаку машину архиерея, отчаянно под нее бросившись, или войти в горящую деревню и облазить ее всю с целью обрести заветный кувшин с крещенской водой.
Отец Енох решил плыть по течению и покорно протянул руку в сторону первого просителя. Грустным взглядом он скользил по бесчисленным женским платкам, мигом отвлекшимся от монолога дворника Петровича касательно вина и елея, и вдруг, завидев Марусю Перепелкину, ожил и рванул к ней.
- Мир ти! – пробасил он, и тихим мирским голосом прибавил: – Как жизнь-то?
- Слава Богу, батюшка, - с готовностью отвечала та, умильно теребя пуговичку.
- М-да. Как отец-то? Не буйствует?
- Спасибо, хорошо все.
- М-да, - настоятель пригладил бороду и тягостно уставился в инициативную процессию с черными ведрами и малярными кистями. – Видала? Лютуют, бесята, прости Господи. Масоны. Слушай, раба Божия Мария, сделай дело доброе! Выясни, кто это злодеяние совершил. Возьмешься?
- Благословите, батюшка, - смиренно пробормотала Маруся, заморгав.
- На дело благое Бог благословит, - сказал отец Енох. – Что такое? Мария! Ты о том, что сегодня в храме произошло? С Евмением?
- Не мне судить, батюшка…
- И то верно, - казалось, настоятель был слегка смущен. – Я видел, ты с дружком его сегодня рядом стояла. И что он?
- Добрый. Приветливый.
- Все они такие, - озлобленно пробурчал священник. – Сначала.
- Пригласил меня в клуб православной молодежи.
- Ты с ним ухо востро держи, - щедро раздавая благословения налево и направо, посоветовал отец Енох. – Будут предлагать осквернение могил или общение с темными духами или там, кровь пить, – отказывайся и стой крепко. Не удивлюсь, если это кто-то из тамошних оное злодеяние и совершил. Ну, ступай, раба Божия, с миром. Ступай, ступай.
Маруся удивилась, но решила повиноваться. Вот она, Великая Миссия! Может быть, исполнив это поручение, она сможет помочь любимому и родному приходу! Здорово-то как! Хотя….
- Мария! – грянул ей вдогонку батюшка. – Вот еще что: ты за этим товарищем-то…с синей Библией… приглядывай. Раба Божия. И отцу передавай привет. И мое благословение.
Маруся весело кивнула и бросилась в бурлящую прорубь иконной лавки. После каждой воскресной службы там во славу Божию, то есть бесплатно, раздавали просфоры. Поскольку сознание прихожан недалеко ушло от евангельской купели, в которой исцеление получал лишь первый, за привилегию взять освященный хлебец каждый раз разгоралась нешуточная борьба с выкрикиванием псалмов, сокрушением зубов, летящими щепками и перестукиванием старушечьих клюшек.

Отца настоятеля Перепелкина знала давно, еще с тех времен, когда тот работал на заводе с ее отцом. После внезапного ухода приятеля в монастырь отец Маруси сильно огорчился и даже попробовал впасть в депрессию. Дождавшись зачем-то, пока спокойный, рассудительный и строгий монашек будет посвящен в священнический сан (а ждать пришлось несколько лет), он пришел к нему на исповедь и слезно умолял опомниться, вернуться к нормальной жизни, по его примеру жениться, завести детей и вообще, прекратить калечить свою бессмертную душу. Отец Енох пытался его увещевать, в связи с чем Василий Иванович опрокинул ему аналой и распугал всех верующих инквизицией, Галилеем и гомосексуализмом в католических монастырях.
Как, как такому достойному человеку, как Василий Иванович, было не расстроиться, когда его единственная и любимая дочь утонула в том же болоте, что и добрый приятель? Конечно, он сменил имя. Он сетовал на отсутствие в России конфуцианского принципа Сяо. Он подкладывал дочери Блаватскую и Рерихов с тем, чтобы потом их обнаружить и обвинить ее в непозволительно сильной погруженности в волчью яму вульгарного оккультизма. Он предлагал ей пойти на концерты сатанинских рок-групп Queen, Black Sabbath или Accept, - даром, что билетов у него не было. При срыве покровов с этого факта было между делом выяснено, что других групп Василий Иванович попросту не знал.
Одним словом, отца Еноха Маруся знала давно и относилась к нему уважительно, потому что тот, по словам отца, ушел в монастырь в твердом убеждении, что приближается конец света, война с Китаем или на худой конец с Америкой, и поэтому следует спасаться по мере сил. Кроме того, он заявлял, что через три года в местную речку Березовку упадет звезда Полынь, и воды ее станут горьки, и третья часть живущих в городе N погибнет. Правда, будущий отец Енох не был уверен, от чего: от того, что воды в речке станут кровью, от отравления химическими отходами или от избытка нефти в организме. В свете этого настоятеля можно было заподозрить в некотором фанатизме, однако Маруся бы себе этого не позволила: осуждать духовных лиц – тяжкий грех.
Притихший и помрачневший отец Евмений легонько вдарил крестом по губам последнего верующего, объявил шабаш, сказав, что дальше по плану молебен с водосвятием и панихида в исполнении отца Трофима, и отчалил.
Марусе хотелось есть. Идти домой, как всегда, было опасно, а ждать до трех часов – долго.

Глава Первая, в которой Маруся делится с отцом Великой Миссией, причем тот воспринимает ее всерьез и решает обратиться к компетентным органам. Также из содержания главы можно сделать вывод об успешности методов культурного обмена с проклятущими еретиками.

До трех часов оставалось еще довольно времени, и Маруся решила, а точнее, решилась, зайти домой и немного покушать. Решилась – потому что очами души своей уже видела следующую картину: она ест, а рядом, хмуро уставившись ей в тарелку, потягивает пиво отец. Отец одет как настоящий аскет-даос: в грязно-белую майку и семейные трусы, смахивающие на шорты. Он молчит, потому что с головой погружен в придумывание очередного добродушного розыгрыша.
- Тепло на улице? – бесстрастно полюбопытствовала Зинаида Алексеевна, принимая у дочери легкую мягкую ветровку.
- Да, мам! Отлично.
- Пра-а-альна! - понуро тянул Аполлон Иванович откуда-то из комнаты, щелкая пультом и меняя шило на мыло, то есть одну рекламу на другую. – Опять! Сто пятьдесят – хлоп - и тепло ей! Развинтилась совсем?!
- Пап, ты повторяешься, - намыливая руки клубничным мыльцем, скромно и глухо заметила Маруся. – Тебе отец Енох благословение передает.
- Евгеша?! - рассвирепел Аполлон Иванович, вылетев в коридор и ударившись головой об косяк. – Евгеша Петров – мне – благословение?! Да пошел он на хрен! Балбес! Пущай не тычет мне в нос свои джихады и пранаямы! Так ему и передай! Запомнила, что ль? А ну, повтори!
- Пап, пойдем кушать, - примирительно проговорила Маша.
- Нет! – заорал отец, воздев палец к небу. – Неправильно говоришь! Ты должна питаться только и исключительно небесной, едрена вошь, манной! Также возможен вариант принесения пищи птицами или кувшин с бесконечной мукой и маслом! Все!
Маруся грустно вздохнула и поплелась на кухню. Отец подбежал к пульту, выключил телевизор и полетел за ней.
- Кушай, - Зинаида Алексеевна поставила перед дочерью тарелку с жареной капустой и румяным ароматным куском рыбы хек. – А ты чего не раздеваешься? Еще куда-то пойдешь.
- Ага, - промычала Перепелкина, стратегически верно зачищая тарелку.
- А куда, если не секрет, - устало спросила мама.
- В клуб.
- Господи! – умилился Аполлон Иванович, закатывая глаза к небу и жуя котлетку. – Растет дочка! Нашла хоть какое-то увлечение помимо переселений душ, и своего подозрительного педагогического девичника! Радость-то какая! Зина! Шампанского!
- Да какого тебе шампанского, - грустно усмехнулась Зинаида Алексеевна, подсаживаясь к столу. – Что за клуб-то, Маш? Хоть приличный?
- Типун тебе на язык! – весело рыкнул отец. – Рабочий! Рабочий клуб! Стенка на стенку! Или вообще сатанисты какие-нибудь! Кошкодавы! Выпили в подъезде, натянув капюшоны, загладили до смерти котенка – и рады, уроды! А?! Манька! Мне страшно это говорить, но в твоем облике ничего принципиально не изменится! Все та же неумытая закопченная свечками мордашка! Дочурка! Давай тебе котлетку! Свиная!
- Нет, пап, спасибо, - не обидевшись, улыбнулась Перепелкина. – Я лучше капустки. Ангела за трапезой!
- Зиг хайль! – чуть не подавившись, отозвался Аполлон Иванович. – Служу Советскому Союзу, ядрена вошь! Ишь ты, идиоматические коллоквиализмы! Съешь котлету, говорю! Свиная! Заодно и докажешь, что не жидо-масон!
Марусю передернуло.
- Ты ешь, ешь, - сдержанно прогремела Зинаида Алексеевна.
- Не зли меня, Зина! - ощерившись в плотоядной улыбке, проговорил отец. – Какие еще новости? Как там Евгеша? Не надумал вернуться к римо-католикам?
- Каким еще католикам?
- Римо! Они ж того, рабы антисистемы, надумавшей погубить на корню Святую Русь и самодержавие! А папа – вообще предтеча антихриста!
- Ты-то откуда знаешь? – поразилась Маруся.
- Я Евгешу знаю! Он всегда любил сказать какую-нибудь поразительную глупость! Хотя, на самом деле, ничем он не отличается от других желторотых двадцатитрехлетних русских мальчиков!
- Он дал мне поручение. Великую Миссию! У нас на заборе нарисовали богохульную пентаграмму, богохульную гексаграмму и свастику! Тоже богохульную! Такой кошмар! Я прямо не знаю, на кого и подумать!
- А как же я?!
- Что – ты?
- Может, это я?! Спьяну?! Ни в грош отца не ставит! Ты думаешь, я так стар, что не дотащу до вашего капища банку краски?! Ладно, ладно, маловерная! Почто ты усомнилась! Ладно.
Перепелкина терпеливо жевала.
- Великая Миссия, говоришь! – хрипло и деловито покачал головой Аполлон Иванович, потрясая вилкою. – Да! Это тебе не маком срать!
- Ну-ну! – сказала мама Маруси. В голосе ее звучала угроза. Вилка в руке отца зависла над тарелкой. Отец трусливо и мстительно покосился на жену. Немного подождав, он продолжил есть.
- Да! – мечтательно повторил он. – Вот! Вот! Вот это дело, Манька! Сегодня же пойдешь расклеивать по городу объявления с надписью «WANTED» и рисунком козла в пентаграмме! А? А потом встретишь этих еретиков в условном месте с бензопилой «Дружба», р-р-раз, р-р-раз, - и дело сделано! Море крови грешников! Ха-ха!
Аполлон Иванович откинулся на спинку стула и с удовольствием зачавкал. Маруся сдержанно улыбалась.
- Хотя нет! Делом должны заниматься профессионалы! Есть у меня на примете один человечек! Компетентный орган в лучшем смысле слова! Не девичье это дело – охотиться на сатанистов с металлоискателем! Ты сегодня же пойдешь к нему на квартиру и поплачешься в жилетку! Он все разрулит, Манька! Деловой человек!
- Что еще за человек? – строго спросила Зинаида Алексеевна.
- Его зовут Карл!
- Карлсон? – уточнила Маруся, уплетая ароматную капусту.
- Нет! Но он тоже в меру упитан, красив и умен! Кстати сказать, страстно придерживается твоей религии! Незаменимый уникум! Сегодня же пойдешь к нему и познакомишься! Все. Я сказал!
Аполлон Иванович махнул рукой вниз, ударился кистью об стол, выронил вилку, и, когда полез за ней, стукнулся головой об ножку и рухнул наземь.
- Чего ржешь! – заорал он снизу. – Катись в свой клуб, пока я не вылез! И вообще! Записывай адрес! Перекресток Трех Помоек, дом 88, квартира 8! Все!

У дальней стены стоял простой деревянный аналой. Перед аналоем стояло четыре скамьи. На скамьях сидело несколько скучающих молодых людей. Двое из них пришли только затем, чтобы нарушить благочиние и возмутить покой, так как они беспрестанно перешептывались и мерзко хихикали друг другу в уши, причем среднее арифметическое их бездарных физиономий вполне могло быть изображено на нулевом Старшем Аркане Таро. Какой-то серьезный сутулый парень с гривой длинных прямых волос сосредоточенно глядел на носки тяжелых берцев и зачем-то ритмично покачивал головой. Из ушей его торчали непонятные Марусе белые шнурки, а на футболке были изображены размазанные белые сопли, на поверку оказавшиеся логотипом группы «Darkthrone».
Кроме этих троих был один хмурый гопник в небрачном хитоне «Adidas» и лакированных туфлях, скучающая девица в зеленом платьице, унылая крашеная сучка в короткой юбке и чулках, печально жующая жвачку, и двое юношей в строгих костюмах с галстуками, похожие на Бузилевского и друг на друга. На спине обоих были полупустые рюкзаки.
В подвал, бодро топая сапогами, вошел румяный отец Евмений. Добродушно оглядев всех присутствующих и не смутившись малым их числом, он прошел к аналою. Появившийся следом за ним Валентин Альбертович, как оказалось, за время своего отсутствия успел напомадить волосы и стать похожим на молодого Бандераса. Вынув из Библии туманную и зловещую табличку «Тишина – собрание «Армагеддона», он бережно прилепил ее к двери на кусок скотча и сел в задних рядах.
- Можно начинать? - спросил отец Евмений. – Меня слышно? Все слышат?
Бузилевский кивнул синхронно с двумя похожими на него молодыми людьми.
- Ну, что ж, друзья мои, - начал священник, - вот, значит, первое собрание нашего молодежного православного клуба. Нравится? Вам у нас интересно?
Зал замычал.
- Ну, дело молодое, - увещевая, сказал отец Евмений. – Это только начало. Главное, чтобы понравилось! Давайте, значит, познакомимся. Попробуем. Ну, давайте я вам представлю моего помощника. Кто-то из вас его знает, кто-то – нет. Валя, покажись публике.
Бузилевский встал, улыбнулся, поклонился, необыкновенно нежно прильнув к синей Библии, и сел снова.
- Жги, Игорек! – крикнул один из двух насмешников, заржав. Батюшку это не смутило. Он знал, что среди прочих ко Христу приходили и увечные, и больные, и провокаторы, и фарисеи, и лицемеры, и просто дебилы.
- Это Валентин Альбертович Бузилевский, можно просто – Валя. Русский, двадцать три года, христианин, холост. Кстати говоря, бывший курильщик, бывший наркоман, алкоголик, тунеядец, хулиган, рокер, металлист, панк, самоубийца, гомосексуалист, отсидел, после отсидки пришел к Богу и все стало хорошо. Вообще, говоря по секрету, пришел к нам в порядке культурного обмена.
Зал вопросительно напрягся, страдая от необходимости сострить по этому поводу и испытывая томление духа.
- Перенимаем все лучшее! – ведущий с подозрительно искренней бравадой взмахнул руками. – На самом деле Валя – правоверный пятидесятник. У них с молодежью дело очень хорошо поставлено! А у нас в бой, так сказать, идут одни старики.
Маруся вздрогнула и прижала ручки к святыньке на груди. Так вот в чем дело! Вот почему настоятель плохо отзывался об отце Евмении и ругал его еретиком! Господи, искушение-то какое! Может быть, она попала в секту и ее сейчас начнут вербовать, а завербовав, промоют мозги, превратят в зомби и дадут установку ходить по квартирам и докучать мирным жителям города Палермо по ночам наряду с мафией, уговаривая их стать вдвое худшим сыном Геенны?
Господи помилуй!
- Нет-нет, ничего страшного в этом нет! – поспешил объяснить священник. – Все дело в том, что нельзя замыкаться в своей конфессии. Нужно мыслить глобально и перенимать опыт. Понимаете?
Особа в короткой юбке с новой силой зачавкала жвачкой. Словно что-то вспомнив, отец Евмений таинственно заискрил глазами.
- Среди нас есть человек, знающий, почему клуб называется «Армагеддон»! – голосом Валдиса Пельша проорал он, крутанув дланью в попсовом жесте. – Попросим!
Батюшка громко захлопал в ладоши, приглашая присутствующих присоединиться к его торжеству, однако его никто не поддержал.
Бузилевский встал и повторно откланялся.
- Клуб называется «Армагеддон», - нежно потянув носом, чирикнул он, - потому что это стильное, модное и молодежное название, а Христос учил нас: будьте, как дети, и наследуете Царствие Небесное.
Подвал окутало глупое молчание. Маруся была бледна и часто дышала.
- Ладно, - пробормотал отец Евмений, посчитав, что он проиграл битву, а не войну. – Теперь, когда я познакомил вас с клубом, клуб хочет познакомиться с вами! С кого начнем? А! Вот вы! – батюшка осторожно повел пальцем в сторону гопника в небрачном хитоне. – Как вас зовут?
Тот тягостно посмотрел на священника и зашвырнул в зубы горсть семечек. Его лицо воплощала такую первосортную бессмысленность, что Маруся готова была поверить: в прошлой жизни он был баобабом. Правда, неизвестно, за какие грехи дух баобаба был заточен в этого веселого субъекта. Так или иначе, баобаб ужасно страдал.
- Ну, Витяня, а че?
- Вы, наверное, недавно в церкви, уважаемый Витяня? – сладостно продолжал батюшка.
- Э. Да че там. Типа матушка говеет там и все дела. Ну, меня затащила. Типа из ментуры недавно вытащила, там какой-то лох нагнал, че я у его мабилу отработал, ну мусора в обезьянник сунули, короче. А тут этот вот. Как его там.
- Валя, - любезно подсказал отец Евмений.
- Точняк! – обрадовался гопник. – Во. Короче этот Валик подкатывает. Грит, падем в клубак типа. Я думал, норм буит, чотко так, по-пацански. Телки там, дискач, отвертка, ну норм короче. А тут, ***, ***ня какая-то.
- Поаплодируем уважаемому Витяне! – добродушно объявил батюшка.
Зал вяло зашлепал ладошками, с ненавистью глядя на юного разгильдяя.
- Так, давайте дальше. Вы…?
Один из наглых насмешников поднял голову и хихикнул.
- Я?
- Да-да. Как вас зовут?
- Навухадасор!
- Щас, - давясь от хохота, пропищал другой, - щас, короче, в общем, рука такая из воздуха – бац, и, короче, это...давай тут…мене, текел, фарес…!
Навуходоносор в конвульсиях упал под скамейку. Другой, вытирая слезы от смеха, чуть было не последовал его примеру.
- Вы знакомы с этим Библейским повествованием! – приятно удивился отец Евмений. – Правда, случай этот произошел не с Навуходоносором, а с Валтасаром. Но все равно, друзья мои: здорово, что эти истории еще на слуху, что они не забыты! Давайте теперь перейдем к другой форме деятельности нашего клуба – к совместному чтению и обсуждению Ветхого и Нового Завета. Какой отрывок вы хотели бы услышать сегодня? Активней, друзья мои, активней!
- Там, короче, про филистимлянские обрезания, - елозя по пыльному полу, завизжал Навуходоносор.
- А про че там? – спросил второй, задыхаясь.
- Там, короче, типа война и так далее, а Давид короче из вылазки возвращается, и этому царю, как его, короче, мешок…! Тот открывает, а там – бац! А там - двести филистимлянских обрезаний! Ваще!
Первый насмешник хрюкнул и потерял сознание. Самым страшным в его поведении казалось то, что он, в отличие от большинства присутствующих, действительно пролистал Ветхий Завет. Очевидно, он выискивал в нем постельные сцены с участием Иосифа и жены царедворца Потифара, Вооза и Руфи, или, на крайний случай, Давида и Вирсавии.
- У него припадок! – второй заколотил кулачками по коленям в приступе истеричного хохота. – Скорую! Скорую!
Странного и веселого поведения молодой человек был успешно вынесен в верхнее помещение. Очевидно, его постигло то же могучее помрачение ума, что и легендарного вавилонского царя. Провожая его грустным и укоризненным взглядом, Бузилевский хмурым шепотом пожелал ему скорейшего выздоровления, избавления от лукавого, отчитки от одержимости, экзорцизма и перечной клизмы. К каждому пункту прилагалась цитата из Библии с указанием книги, главы и стиха.
- Продолжим, - сказал изрядно смущенный отец Евмений. – Вы знаете, сейчас в порядке культурного обмена планировался концерт группы прославления.
Зал оживился.
- Однако, вынужден вас огорчить, группа прославления у нас покамест не сформирована, но есть расстроенная акустическая гитара и освященный православный бубен, а также странный инструмент, отнятый у кришнаитов в честном мордобое. Мы его слегка модифицировали, и вроде работает.
Странным инструментом оказался маленький барабанчик, по форме напоминавший обрезанную с двух концов дыню. Одна из рабочих его поверхностей была безжалостно порвана с тем, чтобы насыпать внутрь полкило гороху, и впоследствии залатана с помощью полиэтиленового пакета и резинки для денег. При энергичном встряхивании модифицированный инструмент даже издавал звук.
- Итак, кто хочет попробовать прославить Господа в струнех и органех?!
Эта реплика была обращена ко всем собравшимся и подразумевала немедленный энтузиазм, но правоверные пятидесятники во главе с Бузилевским были, как всегда, готовы ко всему.
- Мы с моими братьями хотели бы исполнить пару песен, - вежливо заметил Валентин Альбертович в сторону отца Евмения.
- Великолепно! Иисус, спасибо тебе за то, что они могут исполнить пару песен!
Отца Евмения несло. Он чувствовал, что его мероприятие не только было обречено на провал, но уже провалилось, и потому решил не сдерживать себя.
Правоверные пятидесятники согнали с передней скамьи Витяню и скучающую гопницу, после чего перекинули скамью через аналой, чуть не снеся батюшке полголовы, и поставили на пол. Один из них взял гитару, другой – барабанчик, Валя встал за аналой и положил на него бубен. При этом всех троих постигло просветление, причем индивидуальное: на православном бубне был обнаружен выведенный горящей свечой крест, который в теории должен был быть изображен копотью, но на практике прожег в инструменте значительную дыру, а на гитаре не хватало шестой струны. Отбитое у кришнаитов орудие действительно было заполнено горохом, но не сушеным, а зеленым, взятым из банки, одним словом – «Бондюэль». Вылитый вместе с жижей горох хлюпал и бился волнами о пакет.
И вот – первый аккорд.
- Иисус, я люблю тебя! – дурным голосом заорал молодой человек с гитарой. Эта фраза потрясла всех.
Едва взмахнувший бубном Бузилевский чуть не подавился собственным экстазом.
- Ты чего, - обернувшись, пробормотал он возмущенно. – Мы давно прошли этот этап! Хватит играть примитив, договорились же!
И вот – второй аккорд.
- Я люблю тебя, Иисус! - заголосил гитарист.
Все удивились, но Бузилевский, кажется, был доволен. Доволен он был недолго – до первой занозы, посаженной из паленого бубна. Будь это орудие пытки одетым ему на голову, он бы познал суть муки терновым венцом. К счастью, он не стал пробовать. Вместо этого он вскрикнул, и уронил инструмент, как будто он превратился в гремучую змею.
Гремучий православный бубен загремел хвостом и укатился под аналой. Бузилевский ринулся его поднимать. За его спиной орала группа прославления. Время от времени человек с барабаном выкрикивал различные фразы, после которых непременно падал на колени и некоторое время елозил по пыльному полу, не жалея брюк.
Фразы были разнообразны. Маруся заполнила лишь некоторые, среди которых были:
- Аллилуйя! (в транскрипции пятидесятника звучавшее как «Халлелюйя»)
- Я люблю тебя, Иисус!
- Возблагодарим Господа! Господи, спасибо тебе за то, что мы все собрались здесь, сегодня, чтобы славить тебя! Спасибо тебе за все, спасибо тебе за то, что ты так милостив к нам, что ты любишь нас!
- Спасибо тебе за то, что мое имя уже списано в книгу жизни!
- Пока грешники буду гореть в аду, я буду стоять в очереди за медалями!
- Аминь!
- Муа-ха-ха-ха! Я люблю Иисуса, хи-хи-хи, хе-хе-хе, тра-ля-ля, бу-га-га…
И вот, свершилось: Маруся узрела, что гитарист как бы впал в экстаз, оказавшись наполнен дарами Духа Святого, и стал говорить на языках ангельских, выкрикивая отрывистые странные предложения. Ангельские языки были непонятно простым смертным и звучали зловеще.
- Процессор «Родион» двадцать два мегапикселя, материнка, видяха, звуковуха! Карбюрация, дефильтрация, интоксикация, антивир Каспера версии пять и восемь, Нод тридцать два, ламеры, Аваст, доктор Веб душ и телес, да не исцелен отыдеши, клава беспроводная, мышка, юэсби разъемов пять штук, двенадцатиядерный проц и оперативка пять гигов! Пять гигов оперативка! Ух! Гигов оперативка пять! Недурно, недурно! Пять! Ух! Слава Иисусу! ПЯТЬ ГИГОВ!
Едва упомянув двенадцатиядерный процессор и столь могучую оперативную память, гитарист вышел из себя и сделал попытку в очумении разбить гитару об аналой. Корпус приземлился на хребет Валентина Альбертовича, едва выудившего из-под аналоя свой бубен, и тот, хрюкнув, без чувств распластался на земле.
- Возблагодарим Господа и Церковь Его! – на всякий случай проблеял отец Евмений, в испуге склонившись над раненым.
- Главное, что он живой! – возопил вдруг барабанщик в припадке великого энтузиазма. При этом он имел в виду Господа.
Маруся закрыла глаза ладонями. Перед ее внутренним взором возникла укоризненно задранная ввысь борода отца Еноха и сумасшедшие глаза отца. Отец визжал от смеха и катался по полу в агонии. Его трясло и размазывало об пол.

- Это все было всего только в порядке культурного обмена! – увещевал отец Евмений, нарезая круги вокруг сурового санитара, лицом напоминавшего овчарку и стену одновременно. Санитар был на две головы выше батюшки и в три раза шире.
- Вы так говорите, как будто это освобождает от ответственности, - пробурчал санитар. – От ваших обменов люди теряют сознания. Два людей.
- Да ну Господи ты Боже ж мой, - всплеснул руками священник. – Да все же нормально! Один из потерявших – вообще идиот!
- Разберемся.
Мимо них на носилках пронесли Навуходоносора. Щетина на его щеках топорщилась, а из груди вырывались глухие всхлипывания.
- Он идиот? – уточнил санитар, придержав одного из медбратьев за белый халат.
- Да, но лечить будем от сифилиса.
- Вот то гарно! – одобрил тот. – Везите, там разберутся.
- Можно еще гормонов дать. На всякий случай.
- Зачем?
- Как – зачем? Для гармонии.
- И в самом деле. Пичкайте его горстями этого дерьма. Вот вам мое слово.
- Благословляю, - устало покосившись на хохочущие и брызжущие слюной носилки, сказал отец Евмений. – Голубчик, а с девушкой-то что?
Санитар поглядел на Марусю. Маруся была вынесена на свежий воздух прямо на скамье, и руки ее подметали асфальт.
- Оклемается. Все с ней в порядке. Это ваш культурный обмен ее довел!
С этими словами укоризны он пронзил батюшку взглядом и утопал вслед за Навуходоносором, вскоре захлопнув за собой дверь «Скорой». «Скорая» врубила сирену и умчалась вдаль. Вдали она долго и опасно виляла, потому что водитель был заворожен увиденным им черным забором, на фоне молодой зеленой травки и белого храма смотревшимся дико и безобразно, но канонично и ортодоксально.
- С вами все в порядке? – отец Евмений склонился над Перепелкиной и, подняв с земли ее руку, стал щупать пульс у локтя. Пульса не было. Перепуганный насмерть батюшка хотел было бежать за укатившей машиной, но, к его счастью, в этот момент к нашей героине вернулось сознание.
- Слава Богу, - успокоился священник. Из подвала вышел присыпанный гитарными щепками Валентин Альбертович.
- Живой? – хмуро поинтересовался отец Евмений.
Тот кивнул и тягостно потянул носом.
- С наскоку брали, - жалостно проблеял он. – Без подготовки. Думали, что прокатит. К успеху шли. Не получилось. Не фортануло. Для увечных инвалидов двойная подготовка нужна. Этому и Евангелие учит. Там, значится, пир по случаю свадьбы правителя, и тогда только можно. По помойкам. А так…
- Ой, хватит.
Маруся обратила свой взор на побитого пятидесятника. С губ ее были готовы сорваться слова обличения в ереси и указания на неминуемость ада, погибели и огненной бездны.
- А бутербродов с брусничным вареньем не было, - сказала она вместо этого.
Бузилевский покраснел.
- Да и без них весело было, - беззаботно вставляя в уши белые шнурки, заметил серьезный молодой человек в футболке «Darkthrone».
- Правда? – с надеждой переспросил батюшка, в унынии скривив губы.
- Правда.
- И на том спасибо, - тот смахнул пот со лба и почесал подбородок. - А вы кто, позвольте спросить?
- Иннокентий.
- Умоляю вас, Иннокентий, не рассказывать о случившемся отцу Еноху и не писать жалоб в епархиальное управление. Вы видите, как я несчастен! А может быть еще хуже. Могут быть…последствия.
Слово «последствия» прозвучало как вжик гильотины.
- Ну, хорошо, - легко согласился молодой человек. – А с чего вы взяли, что я буду жаловаться или там, писать куда-то?
- Да потому, друг мой, что из всех присутствующих, по моему наблюдению, писать, скорее всего, только вы и умеете. Кроме девушки.
- А-а.
- Да! – благодарно улыбнулся отец Евмений. – А вот расскажите о себе. Вы знаете, что мы проявляем внимание ко всем, к каждому человеку. Ну вот – кто вы? Вы знаете, что Христа окружало большое количество людей. Вы уже нашли себя среди них?
- Ну…я металлист.
- Металлист? А кем вы будете работать после института?
- Э-э…
- Может, труд преподавать?
- Труд?
- Труд, - благодушно подтвердил отец Евмений, смущенно щелкая суставами. - Будете крутить подсвечники из железных полос, да еще и учить этому подрастающее поколение. А?
- Нет, вы не поняли, - усмехнулся Иннокентий. – Я…любитель определенного музыкального жанра. Рокер.
Маруся выпучила глаза. Теперь она знала, кто изображал на святом заборе богохульные символы. Гнев придал ей сил, и она, захрустев, как кукурузная палочка, поднялась со скамьи.
- Рокер? – ее голос заскрипел скрученным из железных полос подсвечником.
- Это плохо?
Маруся задрожала, и перед ее глазами поплыли страницы популярных брошюрок, клеймящих рок языческим шаманизмом негров. Правда, реплика Кеши уверила ее во мнении, что необыкновенно низкие звуки бас-гитар помутили его рассудок. Не было исключено, что и мать его во время беременности вместо молитв над плодом слушала такого рода музыку, и это сделало его неполноценным. Кроме того, он объективно часто впадал в раж на богохульных шоу различных групп и испытывал бесовской экстаз.
Перепелкина поняла, что уже минуты две как неотрывно смотрит в доброе и сочувственное лицо отца Евмения, несколько раздробленное неудачей с клубом. Она поняла, что если сейчас устроит сатанисту достойную отповедь, то спугнет его.
- Нет, это не плохо, - до зела смирившись, сказала она. – Все хорошо.
- Вам лучше? – священник нервно оглядывался по сторонам.
- Лучше.
- Мне вообще-то идти пора, - делая большие и жалобные глаза, промолвил батюшка. – Домой. Жена заждалась. Переживает. Отпустите меня, пожалуйста.
- А, - не понял Иннокентий. - Так идите, чего там.
- Как я ее такую оставлю! Она ж бледна и еле держится на ногах.
- Если надо, я провожу.
- Вот спасибо! Тогда я побегу. И не слова отцу Еноху, умоляю. До свидания.
Подобрав рясу, отец Евмений умчался вдаль. Сев в старенькое «Жигули» и захлопнув за собой черную полу, он поспешно вжал педаль газа в пол и уехал к заждавшейся жене, погрязшей в переживаниях.
- Пойдем? – примирительно спросил Кеша.
- Пойдем.
- Ты где живешь-то?
- Переулок Трех Помоек 88.
- Ну, не так далеко. Пешком?
Пошли пешком. В транспорте богохульник мог затесаться в народ и скрыться, оставшись безнаказанным.

У двери стояла симпатичная, но безнадежно религиозная молодая блондинка в строгом и скромном костюме, с портфельчиком в руках. На шее ее висел пионерский галстук кроваво-красного цвета.
- Привет, конкуренция, – довольно хмуро проговорила девушка. – А вы тоже сюда?
- Это восьмая квартира? – осведомился Иннокентий.
- Да, - девушка мельком глянула на железную цифру, почему-то лежащую на боку и подозрительно похожую на знак бесконечности или на воровскую маску. – Значит, сюда?
- Значит, сюда, - по привычке махнув длинными волосами, подтвердил металлист.
- Я уже десять минут звоню, но никто не открывает. Вот вы знаете…
- А вы, простите, вообще – кто будете-то?
- Я? Люся. Сергеева Люся. Я пришла поговорить о Боге. А вы разве – нет?
- С кем? – тупо спросил Иннокентий.
- Как с кем? – удивилась девушка. – С обитателями этой квартиры.
- А кто обитает в этой квартире? – терпеливо продолжал Кеша.
- А я почем знаю? Впрочем, если хотите, я могу поговорить о Боге и с вами.
- Не дай Бог! – вырвалось у Кеши.
Маруся не выдержала, вышла вперед и вперила очи в журнал «Сторожевая Башня» в руках у девушки.
- Вы, наверное, иеговистка?
- Ну да, - подернула плечиками Люся, глянув на Перепелкину сверху вниз. – А что такого?
- Такого? – вспылила Маруся. – Это же ересь! Сектантство! Богохульство, все дела! Кошмар! И как вы можете так спокойно об этом говорить! Вас же завербовали! Вас зомбировали и теперь вы ходите по квартирам и переносите эту гнусную чуму, выведенную отпетыми негодяями и жидами!
Маруся обнаружила, что пытается дотянуться до шеи Сергеевой скрюченными пальцами святого гнева, и успокоилась.
- А вы сами-то кто? – Люся была готова застрелить неверную к чертовой матери, не дожидаясь Армагеддона и казенного автомата. – Вы Библию-то читали, молодые люди! Пустозвоны поиметые!
- Так, хватит! – строго молвил Иннокентий. – Давайте лучше выясним, что там с этой восьмой квартирой.
Люся улыбнулась, поправила волосы, и на лице ее вновь появилась миссионерская приветливость.
- Давайте!
Металлист вежливо отодвинул ее в сторону и заглянул в дверной глазок.
На Иннокентия в упор смотрел чей-то глаз. Глаз был красен, мрачен и настолько злобен, что, если бы он был вписан в пирамиду или хотя бы треугольник, он вполне мог появиться на антимасонском плакате или на листовке, обличающем мировую закулису и ее тайных агентов. По его страшному выражению было бы сразу видно, что в существовании этих черных сил не стоит даже и сомневаться.
- Дай посмотреть!
Потрясенный Кеша уступил место Сергеевой.
К ее удивлению, дверь приоткрылась. Из проема показался ствол пистолета.
- Открой рот, закрой глаза, - шутливо заметил чей-то хриплый голос.